Альфред Оберландский часто менял охрану, особое внимание уделяя тыловым дозорам. Но, похоже, делал это Чернокнижник больше для порядка. Сам он вел себя так, будто вовсе не опасался преследования. Будто знал наверняка, что ни ему, ни его небольшому отряду ничего в пути не угрожает.
Лебиус время от времени отдавал поводья кому-нибудь из слуг маркграфа, а сам впадал в колдовской транс. Что чаротворил – неведомо. Матер просто сидел в повозке неподвижно, укрывшись своим капюшоном, и неразборчиво бормотал под нос. Иногда беглый прагсбуржец отходил в сторону, что-то обсуждал наедине со змеиным графом. Все остальное время Лебиус находился при големе, готовый в любую минуту поднять стального рыцаря. Однако нужды такой не возникало. Погони позади не наблюдалось. Да и впереди никто не решался встать на пути знамени с серебряной змеей Верхней Марки.
Сначала ехали по нидербургскому приграничью – по местам диким, безлюдным. Что неудивительно: селиться у оберландского порубежья желающих не было. Лишь изредка встречались старые полуразрушенные домишки и покосившиеся частоколы оставленных селений да заброшенных малых бургов. И ни дымка, ни человека, ни скотины, ни взлаивающего пса-пустобреха.
К повозке иногда подъезжал Альфред. Ненадолго… Взглянет на пленников. Ухмыльнется нагло из-под поднятого забрала, блеснет начищенным нагрудником со свежей вмятиной и, не вступая в разговоры, повернет коня.
Дипольду и Герде ничего не объясняли. Да и зачем? И так, без всяких объяснений, все ясно. За-лож-ни-ки! Само по себе страшное слово, и вдвойне, втройне страшнее от того, что им предстоит стать заложниками Альфреда Чернокнижника.
Начинал тухнуть мертвец, лежавший в повозке вместе с пленниками и големом. Дипольд заметил: выпитое вино помогало забить неприятный запах. Пфальцграф стал пить больше. А хмельного гейнского с собой оберландцы везли много.
Перевалили границу. Миновали полосу сторожевых укреплений на подступах к горам Оберланда. Дальше дорога пошла вверх. Пологий, почти незаметный вначале подъем становился все круче. По бокам то зеленели густые леса и луга с яркой сочной травой, то вырастали отвесные скалы заросших сосняком ущелий, то обрывались бездонные пропасти. А узкая горная дорога, словно серебряная змея со знамени Чернокнижника, настырно вилась меж ними.
И ползла. Выше. Выше…
Во хмелю – тяжелом, почти уже не прекращающемся – Дипольд запоминал немногое. Как в чудовищном кошмаре. Но кое-что все же осталось в памяти. Как проехали небольшое оберландское селение, лепившееся к скалам и прятавшееся за невысокой, но добротной каменной стеной. Как зияли черными зевами рудники и шахты. Как чадила пышущая жаром и, похоже, никогда не гасимая гигантская, невиданная в Остланде плавильная печь, обложенная толстым слоем кирпича. Как низвергавшийся с немыслимой высоты водопад ворочал неподъемные молоты водяной кузницы, вертел громадные колеса мельниц и приводил в движение уйму прочих незнакомых пфальцграфу больших и малых механизмов, установленных под потоком.
К замку Альфреда прибыли на четвертый день пути. Когда кончилось вино. И ушел хмель. И освежающие потоки чистого горного воздуха продули голову, разорвали пелену винных паров, охладили, привели в порядок вялые, путаные мысли.
Да, прибыли. Увидели…
Сначала в чистом безоблачном небе появились дымки. Не дымы сторожевых костров или плавилен, а разноцветные струйки, полные тусклых и ярких оттенков давно пробужденной и непрестанно используемой магии.
Затем взору пленников предстала главная цитадель Оберландмарки, возведенная на широком скалистом возвышении. Цветные колдовские дымы поднимались из-за высоких зубчатых стен и курились в узких бойницах, а сам замок – большой, просторный – напоминал скорее гигантский языческий жертвенник. И именно сюда, в этот каменный алтарь, Чернокнижник вез своих заложников.
Никогда прежде Дипольд не видел ничего подобного, а потому смотрел на крепость маркграфа с раскрытым ртом и вытаращенными глазами. Смотрел на скалы, уходившие в стены. На стены, являвшие собой продолжение скалистых выступов. На выпирающие из первозданной древней породы массивные округлые башни – там, где не хватало скал. На гигантские валуны, размером с башни, подпирающие и без того мощную кладку.
Казалось, сами кости гор выступали здесь сквозь податливую плоть земли и заново обрастали иным мясом – прочным, каменным, облагороженным руками человека. Замок и скалы, словно спаянные воедино, дополняли и укрепляли друг друга, образуя удивительнейшую, неприступнейшую твердыню. Да, именно твердыня – вот оно, самое подходящее определение для такого…
Естественные преграды гармонично сливались здесь с искусственными надстройками и укреплениями, возведенными людьми. Дикий, не тронутый, не вывороченный со своего исконного места камень, и камень, тщательно обработанный зубилами каменотесов, лежали друг подле друга и друг на друге. И не мешали друг другу. Но – крепили друг друга. Некоторые бойницы были прорублены прямо в скальной породе. А некоторые скалы несли на себе целые боевые площадки и галереи. Властитель Оберландмарки знал, где и как строить свою крепость…
Над замком главенствовала высокая и мощная скала-башня. Донжон
[10]
располагался в самом центре оборонительного комплекса. Над островерхой крышей колыхался тяжелый оберландский стяг. Все та же серебряная змея на синем фоне.
С трех сторон, у самого основания цитадели – незыблемого и несокрушимого – крепость неравномерно окружали крутые обрывы разной глубины. Где-то в два-три человеческих роста. Где-то в двадцать-тридцать. Разумеется, там, где пропасть невелика, стены повыше и повнушительнее, но в целом… Естественных преград, в общем-то, было вполне достаточно, чтобы на этих подступах не утруждать себя рытьем рва и насыпанием вала. К тому же под обрывами расстилалась каменистая пустошь и лумски с невысокой травкой, так что незамеченным сюда не подобрался бы ни один враг. Лишь на изрядном отдалении от замка зеленел большой лес, изрезанный частыми, теряющимися меж деревьев тропками.
С четвертой стороны, откуда, собственно, и можно было подняться к крепости, виднелись врата – двустворчатые, большие и тяжелые, стиснутые двумя пузатыми башнями. Поверх ворот и промеж башен располагалась широкая, просторная надвратная боевая площадка, по толщине и прочности кладки едва ли уступавшая самим башням. Над площадкой развевалось еще одно синее полотнище с серебряной змеей.
Видимо, в замке тоже увидели и признали знамя маркграфа, реявшее над приближающимся отрядом. Под звуки сигнального рога медленно раздвигались толстые, обитые железными полосами створки ворот. Словно пасть раскрывалась. Лениво так…
Здесь, перед въездом в замок, имелись уже и крутобокий плотный вал из утрамбованной земли и массивных глыб, и ров – сухой (воду на возвышенности трудно удержать даже магией), но глубокий, с отвесными, выложенными камнем стенками и часто утыканный понизу заостренными кольями. Привычный глазу Дипольда подъемный мост, правда, отсутствовал. Вместо хлипкого, подъемного надо рвом горбатился постоянный мост. Каменный, прочный, надежный, с мощными опорами. Ведущий прямо к воротам. По такому, конечно, можно подвести таран. Но зато такой мост выдержит и тяжесть стального голема, выходящего из замка навстречу врагу. Причем не одного голема способен выдержать этот мост. И не двух, и не трех.
