Просыпанные на пол разноцветные порошки из опрокинутых ступок противно скрипели под ногой. Тускло поблескивали в факельных отсветах куски обработанного и необработанного металла, фрагменты причудливых доспехов и оружие, кованное явно не для человеческой руки. В диковинных, изогнутых и обитых медью столешницах-корытах виднелись спутанные, будто потроха, механизмы и вынутые из нутра людей и животных кишки. Свежие и не очень.
ГЛАВА 18
– Теперь следует пройти здесь, ваша светлость, – предупредительно сказал Лебиус. Магиер, указывая путь, первым миновал захламленные столы… – А теперь – вдоль стеночки.
У «стеночки» плотными рядами стояли вросшие – не вмурованные раствором каменщика, а именно вросшие в кладку, целиком и частично – люди. Сами – почти окаменевшие, подобные древним скульптурам. Только живым. Еще. Полуживым… Дышащим. Едва. В основном это были… Альфред Оберландский пригляделся внимательнее – да нет же, не в основном, а все сплошь – женщины. Молодые, изможденные, неподвижные. Полностью обнаженные.
Они не кричали и не стонали. Лишь некоторые беззвучно – совершенно беззвучно – лили слезы. Не от стыда. Все они находились в таком состоянии, когда о стыде уже не думается. В таком состоянии вообще о чем-либо думать сложно.
Голые женские тела, впечатанные в камень, были выставлены здесь вовсе не для удовлетворения чьей-то извращенной похоти. Тела эти тоже являлись опытным материалом магиера. Сырьем. И инструментом. У одних пленниц под вспоротой и распахнутой кожей зияли жуткие бескровные провалы, раны, пустоты… У других наружу выступали огромные уродливые наросты, поблескивающие металлом и сочащиеся сукровицей. У третьих вывернутое наизнанку женское естество соединялось бесчисленными трубками с…
Машиной? Существом? Совокупляющимся? Вынашиваемым? Рождающимся? Маркграф не знал. Если это и было дитя, то отнюдь не человеческое. Беспомощные носительницы… разносительницы человеческого рода выполняли сейчас иную задачу и иную волю магиера.
– Тебе нравится мучить женщин, а, колдун? – не выдержав, осведомился Альфред Оберландский. Маркграф неодобрительно покачал головой. – Вообще-то, всем этим дамам нашлось бы другое применение. В солдатских казармах, например.
– Женщина дает жизнь, ваша светлость, – вкрадчиво объяснил Лебиус. – Мужчина ее отнимает.
– И что с того?
– Я сейчас занят оживлением неживого и разупокоением упокоенного, а для подобной практики порой потребно животворящее женское начало. Только женщина способна взрастить в себе, либо вне себя то, что необходимо мне для работы. И лишь женская плоть может достаточно долго хранить м-м-м… некоторые быстропортящиеся детали.
– Детали големов? – нахмурился маркграф.
– И не только. – Магиер поглубже упрятал лицо в тени капюшона. – Я экспериментирую также и с гомункулусным материалом.
– А-а-а, припоминаю, – губы Альфреда изогнулись в кривой усмешке. – Что-то ты такое говорил… Не угомонился, значит, еще? Не забросил эту затею?
– С вашего позволенья. Я всего лишь пытаюсь создать для вашей светлости жизнеспособных боевых гомункулусов. Они, конечно, не столь мощны, как големы, но и у них имеются свои преимущества. Из гомункулусов могли бы получиться…
– Да слышал-слышал я уже эти сказки! – раздраженно оборвал змеиный граф. – Но ведь ни один из твоих нелюдей, зачатых в алхимических ретортах и колбах, пока не живет больше двух дней.
– Уже живут, ваша светлость, – осторожно возразил Лебиус. – Мне" уже удалось увеличить срок их самостоятельной жизни до недели. Я научился связывать зреющих гомункулусов с женской утробой и, думаю, совсем скоро…
– Вот когда будут реальные результаты – тогда и доложишь, – снова сухо перебил магиера Альфред. – А до тех пор твоя главная задача – големы. Ну, чего встал? Куда теперь идти?
– Сейчас нам сюда, – спохватился Лебиус. – Нет, правее. Прошу вас, ваша светлость.
Шли дальше. «Сюда». «Правее». Потом сворачивали налево. И опять вправо. И вновь за очередной поворот бесконечного лабиринта.
Чтобы увидеть не менее омерзительное зрелище.
В гигантских ваннах лежали трупы – нетронутые и выпотрошенные. И отдельные части человеческих тел. И тел нечеловеческих. И мертвые звери, и птицы. И ползучие гады, и рыбы. И насекомые неестественно крупных размеров. В одной из ванн Альфред увидел голову. Глаза были вынуты, глазницы – пусты, однако маркграф узнал лицо. Курт! Его верный знаменосец…
Рядом – в треногах и подставках – громоздились котлы и чаны. С кровью. И с жидкостью, лишь отдаленно напоминавшей кровь. С дымящейся и остывшей, с кипящей и замороженной. Здесь под ногами уже не скрипело – хлюпало.
– Сюда! Сюда, ваша светлость, – звал и вел магиер.
И показывал дорогу.
Они шли. Петляли меж столов, ванн и котлов. Казалось, это могло продолжаться вечно. И без того немалое пространство бывшей трапезной словно разрасталось. Вдаль, вширь. Колдовство? Наваждение? Вполне возможно. Магилабор-зала все-таки…
А смрад вокруг стоял… Жуткий, неимоверный смрад. Удивительно было, как при таком обилии огней, зловонных субстанций, веществ и предметов в мастератории еще оставалось чем дышать. Морозный и горячий пар, удушливый дым и запах разложения не успевали подниматься вверх, под потолок, где специально расширенные старые окна и пробитые внове, в определенном порядке отверстия-воздуходуи сильными сквозняками гнали дурной воздух прочь и втягивали с улицы свежий, чистый. Гул и свист наверху не прекращался ни на миг и был сродни урагану в горловине ущелья.
Альфред Оберландский опять недовольно морщился:
– Послушай, Лебиус, здесь много огня и сильная тяга. Если вспыхнет пожар – сгорит весь замок.
– Не беспокойтесь, ваша светлость, пламя, используемое мною, совершенно безопасно, – поспешил заверить магиер. – В этих стенах мне послушен каждый огонек, каждый уголек, каждая искорка, взмывающая к потолку.
– М-да? – недоверчиво протянул маркграф.
– Огни, которые вы видите вокруг, всего лишь выполняют порученную им работу. Все они горят ровно столько, сколько им приказано гореть. И так, как им велено. И, кстати, после розжига они не требуют топлива. Ни дров, ни угля, ни факельной пакли, ни свечного фитиля…
А ведь и в самом деле… Маркграф осмотрел ближайшую свечу – длинную и тонкую – красного (никак, с кровью смешанного?) воска. Свеча стояла в желтоватом подсвечнике. (Непростой, между прочим, подсвечничек: аккуратный спил берцовой человеческой кости…) В маленькой восковой лунке мерцал яркий огонек со слабой, едва заметной, магической прозеленью. Огонек мерцал, однако сверху, по спиральной дорожке, опутывающей свечной столбик, не текло ни единой восковой слезинки. Вопреки тому, что видели глаза, фитиль не сгорал и воск не плавился.
– Мой огонь светит, греет, жжет и плавит только то, что должен осветить, согреть, сжечь и расплавить, – негромко продолжал Лебиус. – Возможно, вам, ваша светлость, и кажется, что вокруг царит хаос, но на самом деле все обстоит здесь иначе.
