– Мартин, а что стражники искали в клетках?
Снова недолгий перерыв в работе челюстей. Шумное глотание.
– Известно что – новых покойников высматривали. Сейчас доложат мастеру Лебиусу. Если ему нужны свежие трупы, мертвецов быстренько заберут и унесут в мастератории.
– А если не нужны?
– Значит, заберут не так скоро. Но я думаю, сильно они здесь завоняться все равно не успеют. Трупаки Лебиусу требуются часто. Для работы, для опытов там всяких магиерских. Что же вы не кушаете-то, ваша светлость?
– Не хочу, – буркнул Дипольд.
– Не хотите? – изумился Мартин. – Совсем?!
Сосед аж подавился недожеванным куском, закашлялся. А с противоположной стороны, слева, вдруг послышалась возня. В совсем уж слабом, не лунном даже – звездном свете, скупо просачивающемся в окошко, Дипольд едва-едва различил знакомую картину. Тощие руки, тянувшиеся из-за решетки. Только не из внешней – из разделительной. Руки сейчас тянулись не к коридору, а в его, Дипольда Славного, клетку.
ГЛАВА 33
Клетка слева оказалась в числе обделенных – туда не была брошена ни одна лепешка, ни одна черствая горбушка, туда не попала ни единая мятая фляга. Возможно, поэтому ее обитатели и забыли так быстро о печальной участи Сипатого. Оголодавшие, ослабевшие, потерявшие человеческий облик, лишившиеся в унизительном заточении остатков гордости и самоуважения, утратившие изрядную толику разума, они не думали сейчас о том, что Дипольд в гневе может, как палки, как сухие хворостины, переломать и их исхудавшие руки о толстые железные прутья. Все они сейчас надеялись на лучшее. На милосердие неопытного новичка. На его неразумность.
– Ваша светлость! Сюда! Пожалуйста! Умоляем! Коли вы сами не хотите! Хотя бы кусочек! Один! Хотя бы! Мне! Мне! Мне!..
Стоя на коленях и лежа на животах, они тянули к нему раскрытые ладони, как нищие с паперти. Стонали – заискивающе-плаксиво-умоляюще. Но при этом настойчиво, громко.
Дипольд бросил в ту сторону кусок хлеба, кусок сыра, кусок мяса. Лишь бы умолкли, заткнулись лишь бы. Но щедрый подарок только раззадорил, только вызвал новый приступ жалостливо-настырных просьб в соседней клетке. И волну яростного негодования в прочих, удаленных, растворенных во мраке клетках.
Ближние соседи умоляли и просили еще. Дальние слышали и осознавали, что им-то ничего не перепадет. А потому поносили и «светлость», и облагодетельствованных «светлостью» последними словами.
А Дипольд…
– Нате! Жрите! – в ярости, звеня цепью, Дипольд Славный пинал и швырял ногами (руками прикасаться было мерзко!) вывалянную в грязи пищу. Перепачканные куски летели за прутья разделительной решетки. В растопыренные пальцы, в раззявленные рты.
– Жри-те!!!
Они жрали. Жадно, вырывая друг у друга, дерясь, чавкая. Роняя и вновь подхватывая оброненное с пола, покрытого грязью и нечистотами.
Все!
Кончилось!
Нет больше!
Ни кусочка!
Пфальцграф обессиленно рухнул на солому, на грязное вонючее одеяло. А вокруг выла, бесновалась, изрыгала ругательства и проклятия тьма.
– Напрасно вы так, ваша светлость, – неодобрительно покачал головой Мартин. – Пока кормят, лучше ешьте сами. А то ведь могут и перестать кормить. А силы тут нужны, как нигде. К тому же чем больше вы будете делиться с другими, тем меньше у вас будет покоя. Если вы хотите здесь…
– Не хочу, – глухо процедил Дипольд. – Здесь я не хочу ничего. Потому что мне здесь не место, Мартин! И я здесь не останусь!
Мартин вздохнул с сочувствием:
– Такое бывает. Со многими на первых порах такое случается. Но, к великому сожалению, кому оставаться в клетке, а кому нет, сейчас решаем не мы, ваша све…
Руки пфальцграфа метнулись меж железных прутьев. Поймали, схватили, сдавили горло мастера, дернули на себя, припечатали голову соседа изуродованным лицом к решетке.
– Я! Здесь! Не! Останусь! – тихо, но отчетливо произнес Дипольд в сожженную половину лица, в немигающий глаз, лишенный века, в изрезанное, искромсанное ухо. – Ты меня понял, Мартин? Если нет, я сломаю тебе шею, как сломал руку тому непонятливому мерзавцу, который не пожелал заткнуть пасть, когда его об этом просили. Ты понял? Отвечай?!
– Правильно, светлость, убей Вареного!
Тьма вокруг вновь всколыхнулась и загомонила…
– Давно пора!
Ожившая узилищная тьма все видела и все примечала без света…
– Раздави его!
И чуткая тьма, не разобрав слов, все же расслышала в шепоте-крике Дипольда неконтролируемую… почти неконтролируемую ярость.
– Порви!
И быстро смекнула, в чем суть происходящего…
– Поломай!
Правильно смекнула тьма, что один одиночка, ненавистный всем обитателям общих клеток, готов придушить другого – такого же ненавидимого. И тьма подбадривала, подталкивала, подначивала…
А Дипольд – да, он действительно был готов. В таком состоянии – запросто. И придушить, и раздавить, и порвать, и сломать. Кого угодно. За что угодно. Дипольд по новой жег горящим безумным взглядом вареную образину соседа из клетки справа. А с той стороны решетки, с обезображенного лица, на него тупо и водянисто пялился глаз без века.
– От-ве-чай! Ты по-нял?
– А-а-а! – с превеликим трудом выпихнул из себя Мартин. – Да-а-а!
Не слово – хриплый стон.
– Все понял? – не унимался Дипольд.
– О-о-о! Все-о-о! Все-все-все! – быстро-быстро, испуганно-испуганно хрипел Мартин, безуспешно пытаясь кивнуть, но лишь двигая верх-вниз шершавой щекой-шрамом по шершавой рже толстого железного прута.
Пфальцграф ослабил хватку. Чуть-чуть.
Сразу – кашель. И сквозь него – натужное:
– Понял… к-хе… Вы здесь… к-хе… не останетесь, ваша светлость… к-хе… чего ж тут не понять-то? К-хе-к-хе! По-о-онял… отпустите…
– Это еще не все, – в самое ухо Мартина, мятое и искромсанное, прошептал Дипольд. – Ты мне поможешь бежать, как только представится случай!
– Я? – пискнул Мартин. – Вам?
– По-мо-жешь!
Пальцы Дипольда сжались на шее мастера, еще сильнее, чем прежде, стальной големовой клешней сжались. Руки пфальцграфа за малым не втискивали голову Мартина в решетку. Несколько секунд такой хватки – и…
– Поможешь или подохнешь!
– А… а… – силился и не мог выговорить Мартин. – А…а…у. По-мо-гу-у-у…
Дипольд отпустил, отпихнул жертву. Заставил себя. Не без труда заставил. Пригодится потому как. Еще может пригодиться ему этот Мартин-мастер. Значит, Мартин должен жить. Но до чего же хотелось сломать его тонкую цыплячью шею, трепетавшую под пальцами!
