До чего же велик был соблазн!
Мартин упал на спину, попытался откатиться, отползти. Подальше от разделительной решетки, от рассвирепевшего соседа. Да только натянувшаяся цепь далеко не пускала.
Бывший часовщик Мартин-мастер, ныне известный как Вареный, держался за горло, заходился в кашле и похожем на кашель плаче.
Дипольд медленно приходил в себя. С удивлением смотрел на свои подрагивающие руки. На пальцы, что нехотя, через силу выпустили горло полузадушенного Мартина. А чего он, собственно, так взъярился на соседа? Что на него опять нашло? А впрочем, неважно. Что нашло, то и отпустило. Отпускало. Отпустит…
Просто обстановка. Просто не спал. Перенервничал просто. Ему просто-напросто не повезло: угодил в лапы Чернокнижника и очутился здесь, в маркграфской темнице. И вареному Мартину не повезло тоже – в том, что бывший часовщик оказался рядом с плененным пфальцграфом. Что попал под горячую руку.
Вот и все.
Все просто.
Все ясно.
Все понятно…
И хватит думать. Хватит гадать. Без того голова трещит и руки трясутся.
Дипольд снова полез под одеяло.
Спать!
Спать…
ГЛАВА 34
Все же выспаться как следует не получилось. Всю ночь светили факелы и смрадный воздух темницы сотрясала раздраженная солдатская ругань. Несколько изможденных слуг, понукаемых стражниками, таскали из-под клеток бочки с нечистотами. Судя по тому, что зловонные посудины довольно быстро возвращались на место, опорожняли их где-то неподалеку, совсем близко. Скорее всего, прямо со стен, под скалы. Но не исключено… – и об этом ворочающийся под грязным тюремным одеялом Дипольд думал не без злорадстрва, – вовсе ведь не исключено, что содержимое бочек уносят в пресловутые мастератории Лебиуса. В самом деле… Мало ли что может понадобиться черному колдуну для магиерских изысканий. Мало ли какая мерзость может вариться в его котлах.
И под утро снова не было покоя: еще до рассвета тюремная стража пришла за тем, что точно, вне всякого сомнения, отправится в магилабор-залы, – за трупами. На этот раз по подземелью прогромыхал сапогами целый отряд. Темницу обходила добрая дюжина вооруженных до зубов латников и полдесятка факельщиков. Этих ни о чем не просили и рук из клеток к ним не тянули. Этих, похоже, здесь боялись больше, чем других.
Стражники, отогнав узников окриками, копьями, алебардами и огнем от дверей клеток, отпирали засовы, входили внутрь. Свет факелов позволял видеть, что происходит в общих камерах.
Изможденные, павшие духом пленники страже не противились. Выполняя приказания тюремщиков, обитатели клеток отходили и отползали к дальним углам, к стенам. Покорно ждали там. Навалившись друг на друга, уткнувшись лицами в каменную кладку, в прутья решеток, в спины впередистоящих… лежащих. Замерев. Оцепенев. Разговаривать и оглядываться запрещалось. А потому узники молчали и не двигались, покуда стражники вытаскивали трупы из открытых клеток.
Умерших доставали не сразу. Каждого сначала проверяли огнем – не притворяется ли, не задумал ли сбежать. Наверняка проверяли: по подземелью отчетливо потянуло запахом паленой плоти. Видимо, страже разрешалось в определенных пределах портить маркграфскую «собственность».
Только когда тюремщики наконец выходили, когда в скважине проворачивался ключ и лязгал замок, вновь запирая решетчатую дверь, лишь тогда оцепеневшая человеческая масса в клетке облегченно вздыхала, оживала, шевелилась, распадалась, расползалась по тесному пространству камеры.
Открывались и закрывались замки трижды. Но стражники выволокли аж четыре трупа: в одной из клеток погибли сразу двое. Тела пока бросали в проходе между камер.
Дипольд жадно вглядывался – туда, в коридор, где грохотали решетчатые двери, где начиналась свобода. Пфальцграф начинал сожалеть, что ого бросили в «одиночку», а не в общую камеру. Там все же дверь открывается – иногда, редко, однако ж открывается. А значит, там есть шанс… Какой-никакой, но есть. Конечно, притвориться мертвым удастся едва ли. Зато если сговориться с сокамерниками… Хотя вряд ли с такими договоришься. Ну, тогда самому… Напасть, пока дверь клетки распахнута настежь. Вырваться… Прорваться… Попытаться…
А впрочем… Пустая затея. С таким количеством вооруженных тюремщиков не справиться. Даже если всей камерой. Как справиться, если у одних алебарды, копья, мечи и факелы, а у других… только цепи, кандалы да колодки на ногах.
Факельные огни тем временем приблизились почти вплотную. Дипольд невольно прикрыл глаза, отвыкшие от яркого света. Стражники остановились. Напротив. За ним, что ли? Так он вроде живой. Пока… Вот именно – пока. Дело-то поправимое. Быстро поправимое. Неужто Чернокнижник решил покончить с ценным заложником?
– От двери! Мордой в стену! Молчать! – глухо и отрывисто приказал начальник стражи, хмурый бородатый детина со шрамом на левой щеке. На голове – шлем-салад с поднятой стальной полумаской визора. В одной руке – факел, в другой – короткий обнаженный меч.
Дипольд не шевельнулся. Выполнять приказы он не собирался – много чести будет ублюдкам! Зато рядом послышалась торопливая возня.
Скрежетнул ключ в замочной скважине. В четвертый раз лязгнул открывающийся замок. Только это был не замок одиночной клетки гейнского пфальцграфа – у соседей слева лязгнуло. Ах да, конечно! Там ведь тоже труп. Сипатый. Дипольд поднял веки. Свет уже не резал глаза. Можно смотреть…
Обитатели общей камеры, как положено, сгрудились тесной кучкой, встали и улеглись под дальней стеной, отворотили лица, умолкли, притихли. На небольшом свободном пятачке перед дверью осталось лишь одно тело. Тело лежало на спине, с запрокинутой головой. Неподвижное. Бездыханное.
Стражники посветили в камеру. Дипольд не сдержал любопытства – тоже заглянул. Что там сталось с Сипатым? А сталось…
Сломанная рука. Разбитое лицо. Раздавленный кадык. Остекленевшие глаза. Глаз. Один. Другой – выдавлен. Кровь на полу. Спекшаяся, смешавшаяся с грязью. Много крови. Сразу видно – лежит мертвец. Осторожные тюремщики однако не удовлетворились поверхностным осмотром. Факельный огонь коснулся голых пяток убитого… забитого… затоптанного…
Пятки, разумеется, не дернулись. Сипатый, разумеется, не вскрикнул. А пламя все лизало и лизало грязную толстую кожу. Кожа набухала пузырями, лопалась, трескалась… Запах горелой человечины становился непереносимым. Дипольду показалось, что Сипатого проверяли дольше других. Ну как же, как же – мятежник-строптивец, с такими всегда надо держать ухо востро.
Проверили. Убедились, что умер. Что не своей смертью. Что цел, насколько это возможно. Что не надкушен, не истерзан зубами оголодавших сокамерников.
Труп вытащили.
Клетку…
– Стоп! Это еще что такое?! – бородатый стражник в саладе недоумевающе уставился на обглоданную до снежной белизны кость. На баранью лопатку. Из той снеди, что накануне была брошена Дипольду, а после выпихнута пфальцграфом в соседнюю камеру.
