— Или же ты, наоборот, вернешься богаче на целую судьбу, которой еще предстоит реализовать себя. А уж как совместить одно с другим, ты найдешь способ. Была бы только воля. А она у тебя есть, Керри. Я это доподлинно знаю, — уверил ее он.
— Ты об этой пагоде говорил? — спросила его Керри, завидев впереди себя характерные изгибы сводов.
— Да, — с довольным видом кивнул ей Ронан.
— Впечатляет, — согласилась Керри.
— И никаких фотоаппаратов. Только приметливый глаз художника, истосковавшегося по акварельным краскам.
— Ты и их купил?! — изумленно воскликнула она.
— А как же?! Ты же говорила, что тяготела к работе с акварелью. А я всегда стараюсь запоминать то, что значимо для моих близких.
Прилетев в Дубай, ей пришлось осваивать силуэты минаретов и ультрасовременных небоскребов. Керри постепенно, не без сопротивления со стороны растерявшей сноровку руки, вошла в уже забытый мир призрачной гармонии. Она по-новому открывала для себя капризы пористого листа бумаги и водных красок.
Дотошная во всем, она беспощадно отбраковывала негодные, на ее взгляд, эскизы и отчаянно критиковала более удачные из них.
Ронан не считал нужным вторгаться в одностороннюю полемику, видя, что это захватывает ее всю.
Дубай заставил Керри по-новому взглянуть на палитру, тем более что ей прежде всего хотелось передать не геометрию архитектуры или особенности ландшафта, широко известные благодаря познавательным телепрограммам. Вездесущие ароматы пряностей, характерное довольство аборигенов, их неспешность, неоднозначность, фантастическое дрожание воздуха, бесконечное множество оттенков белизны, чувство, приходящее извне в час молитвы, — все это казалось ей более достойным быть запечатленным. И теперь она могла лишь втайне сожалеть о том, что Ронан не принудил ее к этому поиску прежде: в Австралии, на Фиджи, да даже в Америке...
Керри вынужденно возвращалась к истокам. И это занятие оказалось менее драматичным, чем она могла предположить. Просто теперь она не была одна, как когда-то.
Девушка стала жадно выискивать источники вдохновения. Она тащила Ронана бродить по закоулкам старых городов, слоняться по предместьям. Он без малейшего сопротивления соглашался на это.
И до сих пор все шло гладко.
— Мы заблудились? — осторожно спросила Керри, заметив его медлительность в выборе пути.
— Ты же сама говорила, что исследователь не может заблудиться, — усмехнулся он.
— Скажи честно, Ронан. Мы сбились с пути?
— Хм... Кажется, ты перестала доверять мне, женщина?
— Я не призываю тебя паниковать, я лишь хочу знать правду. Мы заблудились? — настойчиво повторила свой вопрос Керри.
— Предоставляю тебе сориентироваться. Как, по-твоему, в каком направлении отель?
— Ты взываешь к моему знанию или к интуиции? Должна тебя разочаровать: не владею ни тем, ни другим, — самокритично констатировала девушка.
— В таком случае не нервничай и предоставь это дело мне.
— С тех пор как мы пустились в эту авантюру, я целиком в твоих руках.
— Приятно знать, что моя женщина сознает это, — самодовольно заявил Ронан.
— Не отвлекайся. Вечереет, — напомнила ему практичная Керри.
— Вот именно, дорогая. Закат — это исключительный ориентир. И если мне не изменяет память, — проговорил он, повернув Керри за плечи, — нам туда, — указал он рукой.
— Отель там? Ты уверен?
— А ты сомневаешься? Во мне? — преувеличенно возмутился профессиональный путешественник.
— Как скажет гид, — обреченно проговорила она и зашагала в указанном направлении. — Спорить бесполезно... Я даже не удивлюсь, если ты сознательно заставил меня понервничать, притворившись, будто мы заплутали. Ты дерзкий и коварный.
— И именно за это ты меня любишь, — добавил Ронан.
— И не только за это, — охотно уточнила она. — Ты безумец, каких мало.
— А ты единственная из известных мне ирландских женщин, которая без устали сыплет похвалами. И даже упреки из твоих уст звучат высшим одобрением, — прошептал он ей на ухо. — Я могу доверить тебе вывести нас к отелю.
— Ты это серьезно? — вдруг испугалась Керри.
— Совершенно серьезно. Веди меня.
— Но...
— Не сомневайся! Веди! — перебил ее гид.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Париж осенью.
Долгожданный миг, апофеоз турне.
Прекрасный и грустный город — таким увидела его Керри Дойл, переложив на него свои тревоги и чаянья.
О расставании не было сказано ни слова, но оно подспудно придавало оттенок горечи всем впечатлениям.
Керри и Ронан не заговаривали ни о расставании, ни о возможности встретиться когда-либо вновь. Но были близки, как никогда прежде. Были неразлучны и единодушны.
Во всем, что бы ни говорил Ронан, Керри пыталась угадать его потаенную мысль, то, о чем он в очередной раз умолчал, чтобы не ранить ее прежде срока. Но ей это не удавалось, хотя она была чутка и внимательна. И очень тиха. Это оборачивалось безмерной нежностью и изливалось на Ронана, который с готовностью принимал ее ласки и отдавал их назад сторицей.
В нем самом она этой грусти не обнаруживала. Ронан был энергичен и фонтанировал идеями как никогда. И казалось, он не замечал перемен, произошедших в ней. Или по известным причинам делал вид, будто не замечает.
И с каждым днем Керри все больше убеждалась, что жизнь свела ее с человеком удивительным, отчего грядущее расставание нависало невосполнимой потерей. Сердце сжималось в ней от боли, когда она думала об этом. Но ни словом, ни намеком она не открыла ему своей тоски.
Керри больше не сомневалась. Это была любовь глубокая и трагическая.
Они бродили по Парижу, по исхоженным туристами местам и по малоприметным закоулкам. Отель их располагался в центре, и каждый вечер они гуляли по одной из улиц, идущих от него, и брели, покуда хватало сил.
А утром они целенаправленно отправлялись в то или иное знаменитое местечко, где любили бывать небожители прошлого: всемирно известные поэты и писатели, одиозные художники, прославленные актеры...
Но все прелести легендарного города не производили на Керри того впечатления, которое дарили близость любимого и необыкновенно возросшее чувство к нему, обостренное близящейся разлукой. Это чувство было и наслаждением и пыткой одновременно, а невозможность высказать его доводила Керри до изнеможения, которое она могла скрыть только в сильных объятиях Ронана.
Ронан же методично водил Керри по галереям, подпитывая тем самым ее возвратившуюся страсть к живописи.
Девушку влекли полотна импрессионистов и постимпрессионистов. Моне, Дега, Ренуар, Сезанн, Ван Гог, Гоген, Писсарро — имена, известные всем. Для нее же они означали встречу с незабываемым восторгом юности, когда она могла только мечтать увидеть собственными глазами сокровища Лувра или Музея Орсэ, что не мешало ей жадно впитывать все, что интересовало ее на тот момент в живописи: свобода, ясность, выразительность, смелость.
