И бой был в самом разгаре, когда… вдруг…
– Воевода! – окликнул Всеволода десятник Федор. – Эржебетт!
Всего два слова. И взмах мечом. Как перстом. Указующим, куда смотреть. С клинка Федора слетели черные брызги – кровь только что срубленной нечисти. Брызги пали на маленькую скорчившуюся фигурку в длинной кольчужной рубахе с чужого плеча. Кольчуга, подобно рыбьей чешуе, отливала в свете огней и факелов серебром. Под кольчугой растекалось красное…
Эржебетт!
А рядом – упырь, насквозь пропоротый небольшим мечом девушки. Упырь, которого ни Всеволод, ни Федор не заметили. Который проскользнул сзади. И – наткнулся на Эржебетт.
Или Эржебетт – на него? И вот она…
Убита? Ранена? Испита?
Непокрытая голова – шелом скатился куда-то под стену. Разметанные рыжие волосы. Не длинные, но и не столь короткие, как положено отроку. Теперь-то всем видно, что за оруженосец такой у русского воеводы. Всем ясно… Если, конечно, есть у кого-то сейчас время и возможность обращать на это внимание. Если в яростной сече есть кому-то до того дело.
А коли и есть – плевать!
– Федор – прикрой!
Федор – прикрыл. Всеволод ринулся к Эржебетт. А по пути…
Взмах – одна лезущая через стену тварь, валится вниз. Еще взмах – и второй упырь, вереща под серебрёной сталью, исчезает по ту сторону заборала.
– Эржебетт!
Жива! Эржебетт – жива! Только стонет сквозь крепко стиснутые зубы. Подвывает только:
– У-у-у…
И слезы сочатся из уголков зажмуренных глаз.
Всеволод мельком глянул на валявшегося рядом упыря с мечом в брюхе:
– Укусил? Оцарапал?
Нет, не похоже. Не успела тварь. Не достала.
Другое достало: из простреленной насквозь левой лодыжки Эржебетт, под самым коленом торчит высунувшийся наполовину наконечник. Весь – в серебре и в крови. Широкий, сплюснутый, с двумя плоскими заточенными гранями-крыльями, с частыми зазубринами по краям. Здесь, под коленом, стрела вышла…
А с другой стороны – сзади, там, где вошла – покачивалось и подрагивало короткое оперенное древко, струганное из осины. Но почему наконечник неподвижен, а оперение шевелится?
Да потому что переломился арбалетный болт! Прямо в ране и переломился.
Всеволод бросил мечи в потеки черной и красной крови. Схватил за оперенный конец стрелы, дернул – резко и сильно.
Поддалось – легко, почти без сопротивления.
Эржебетт громко вскрикнула.
Всеволод вырвал древко.
Наконечник остался в ноге.
Эржебетт стонала… Ничего, потерпи, родная. Знаю – больно, знаю – очень, но потерпеть нужно.
Одного взгляда, брошенного на стрелу, Всеволоду хватило, чтобы понять: кто-то изрядно покорпел над болтом. Там, где крепился наконечник, толстое древко – надпилено, надрезано, надколото. Да так, что хоть голыми руками щепу на лучины да растопку ломай. Только вот мелкой и занозистой будет та щепа. Стрела этак на добрую четверть раскололась, развалилась, размозжилась в ноге.
«Сколько ж теперь колючих зацепистых иголок останется в ране!» – запоздало ужаснулся Всеволод. Ладно, не время о том сокрушаться. Сеча кругом. А еще нужно наконечник извлечь.
С этим пришлось повозиться. Назад – так, как вошел – зазубренный кусочек серебреной стали уже не выйдет. Это ж все равно, что рыболовный крюк вытаскивать – пол-лодыжки придется вырезать, если вытягивать его обратно тем же путем. В общем, повезло, можно сказать, что наконечник пробил ногу насквозь и высунул острие наружу.
Так – резать меньше.
А может – и не придется вовсе?
Всеволод навалился на ногу раненой, захватил острие пальцами. Эржебетт взвыла, забилась.
Всеволод дернул. Пальцы соскользнули.
Наконечник не шелохнулся. Только рана кровит все сильнее.
Эх, придется! Все-таки придется! Потерпи, Эржебетт… Еще… Малость. Да, будет больно. Очень. Но ты все же потерпи.
А рука уже тянется к сапогу. Рука вынимает кривой засапожник. Блеснуло изогнутое серебрёное лезвие, которым и нечисть вспарывать удобно, и по глотке врагу из человеческого рода полоснуть и вот – по ране другу – тоже. Подруге. Зазнобе сердечной.
Надрез…
Крик…
Еще надрез…
Еще крик…
Глубже.
Громче.
И – все, и торчащему в ноге наконечнику цепляться, в общем-то, больше не за что. Теперь Всеволод без особого труда вынул кусок стали с серебром. С кровью. С мясом вынул. Смог даже кончиком ножа подцепить и выковырнуть из раны несколько щепочек от сломанного лезвия. Не все, конечно, но хоть что-то.
Извивающееся под ним тело замерло, стон-вой-крик прекратился. Кажется, Эржебетт лишилась сознания.
Ничего, не страшно. Так оно даже лучше. Так – проще будет. Когда раненый не дергается под рукой, когда не сопротивляется, всегда проще.
Он действовал умело и быстро.
Раз. Тем же засапожником отхватить полосу набухшей от крови штанины.
Два. Теперь – перевязать рану куском домотканого полотна.
Три. Перетянуть повязку потуже. И еще туже – над раной. Чтобы Эржебетт кровью не истекла.
И – все. Все, что можно сделать сейчас, – сделано. Все остальное – потом.
Всеволод еще раз глянул на сломанный болт. Ну да, задумка стрелявшего понятна: и зазубрины на наконечнике, и надколы на древке – все это потребно, чтобы загнанное в тело серебро оставалось там подольше.
Ан, не вышло задуманное у неведомого арбалетчика. Арбалетчика… Арбалет…
Мысли уже заработали в ином направлении. Дружинники Всеволода таким оружием не пользуются. Татарские лучники – тоже. Тевтонский самострел бил…
А вот откуда?
Он зыркнул по сторонам. Да разве ж разберешь что, когда вокруг – лютый бой, когда все смешалось! Разве ж угадаешь теперь, кто стрелял!
Стрела могла прилететь со двора. Могла – с того вон пролета стены. И с того – тоже могла. А еще – из внутренней цитадели или из донжона, где сейчас, во время сечи на наружных стенах, не должно быть ни одной живой души.
Не должно. Но не было ли?
Затравленный ищущий взгляд выцепил настенные рогатки. Вот они, стоят неподалеку, прислоненные к заборалу. Приготовлены на крайний случай. На случай прорыва нечисти. Но легкий переносной заборчик из густо связанных, сплетенных воедино осиновых кольев, заостренных веток и сучьев можно ведь использовать и иначе. Как щит. Не тратя времени на долгие размышления, Всеволод рывком опрокинул заграждение на Эржебетт. Вреда от нетяжелых рогаток раненой не будет, а потому…
