— Как ее имя? — коротко спросил Майкл. Ее взгляд был наивным, как у младенца. — Чье?
— Вы прекрасно знаете, кого я имею в виду. Девушки, которая пересняла мою фотографию из личного дела и поместила ее в календарь.
Чарин готова была провалиться сквозь землю от стыда.
— Почему вы спрашиваете?
— Мне нужно ее имя. Она стоит за всем этим, и именно эта особа может подтвердить на совете директоров мою непричастность к затее с календарем. Она и две другие, что были с ней тогда.
Чарин больше не смотрела ему в глаза, и у него возникло нехорошее предчувствие — не только из-за нервозности, но и из-за ее молчания. Пауза затянулась.
— Майкл, какой смысл приводить их на заседание совета директоров? Просто скажите, что невиновны, непричастны к этой затее, и оставьте все как есть. Этот календарь — всего лишь нелепая шутка.
Майкл не сводил глаз с хрупкой женской фигуры.
— Имена, Чар. Все, что мне нужно, — их имена.
Во рту пересохло. Чарин посмотрела на свои руки, затем нервно обежала взглядом кабинет. Трудное решение, но она не знает, что еще можно сделать.
— Извините, Майкл, — наконец-то решилась она и подняла на него голубые глаза. — Мне действительно очень жаль, но я не могу назвать вам их имена.
Глава седьмая
Оглушенный ее категоричным ответом, Майкл некоторое время не мог прийти в себя. Могло ли случиться, чтобы Чар отнеслась к его просьбе легкомысленно? Он должен знать имена. Неужели она не понимает значения данной информации для него?
— Почему вы отказываетесь? — В голосе слышалось скорее любопытство, чем гнев.
— Не хочу быть предателем.
— Предателем? — Майкл не мог поверить своим ушам. — Их не посадят в тюрьму.
Женщина быстро взглянула на него, затем отвела глаза в сторону.
— Но они могут потерять работу.
Греко покачал головой, не принимая объяснений.
— Вы же знаете, люди должны отвечать за свои поступки. Необходимо предвидеть последствия.
— Я… я согласна с вашими словами. — Чарин замолчала, потом набралась смелости и взглянула прямо ему в глаза. И вдруг начала умолять: — Послушайте, Майкл. Эти женщины цепляются за работу в компании. Они едва не попали под последние сокращения. У одной из них трое детей и нет мужа, у другой на руках больная мать. Я не собираюсь подвергнуть их риску увольнения. — Она искала понимания в его глазах. — Если по их вине произойдет событие, которое причинит вред другому человеку, я буду первая, кто сделает им выговор. Но сегодняшний случай никого не задел. Никого… кроме вас.
Его сердце камнем ухнуло вниз.
— И я, очевидно, недостоин сострадания.
— Неправда. Вы достойны, даже очень достойны. — Щеки молодой женщины залились румянцем, но Майкл был так расстроен, что не обратил внимания на слова. Чар видела его растерянность, но вряд ли хотела пререкаться. — Мне очень жаль, что так случилось. Но такова моя позиция.
— Я думаю, вы поступаете нелепо.
Его взгляд был холодным словно лед. Чарин поднялась со стула.
— У вас своя точка зрения, у меня своя, — осторожно добавила она.
— Очевидно. — Его ярость испарилась, словно было еще что-то, что тревожило его не меньше, чем случай с календарем. — Подождите, не уходите. Есть еще один вопрос для обсуждения.
Майкл не решался начать разговор: подходящий ли это случай? Однако последнее время он не заставал Чар одну, без детей. Майкл выкинул из головы злополучную историю с календарем, сделал глубокий вдох, стараясь прийти в себя.
— У меня есть особая причина, по которой я хотел видеть вас сегодня днем. Кое-что помимо календаря.
Чарин снова опустилась на стул. Во взгляде застыл страх, и, чтобы не раскиснуть совсем, она теребила край своей блузки. Глупо продолжать злиться на такое беспомощное, хрупкое существо.
— В чем дело? — спросила она, видя волнение в глубине его карих глаз.
Он сложил руки перед собой на столе. Предмет разговора очень деликатный. Но кто, как не он, должен вскрыть нарыв?
— Я хочу поговорить с вами о Рикки.
Чарин выглядела сбитой с толку.
— О Рикки? Почему о нем?
Разговор был трудным, требующим больших усилий, и правильные слова, которые он заранее подготовил, не приходили на ум.
— Послушайте, я наблюдал за ним, — начал Майкл, постукивая пальцами по книге, лежащей на столе.
Чар взглянула на название — «Замкнутый ребенок: причины и помощь». Она помрачнела: кругом одни загадки.
— Дело в том, что у меня есть кое-какой опыт в таких вещах. Я думаю, вам нужна помощь.
Она пристально посмотрела на него, начиная осознавать, куда он клонит. Майкл хочет сказать, что с ее сыном что-то не так.
— Минутку. — Чар заняла оборонительную позицию. — Просто потому, что Рикки не обожает вас так сильно, как Ронни, вы сделали вывод, что мой сын имеет психологические проблемы?
— Чар, я видел, как он ведет себя с другими людьми. Дело не во мне.
Она откинула голову назад, глаза потемнели.
— Не могу понять, о чем вы говорите. Вы ворвались в нашу жизнь, бросили поверхностный взгляд и уже поставили диагноз. С чего вы взяли?
Майкл задержал дыхание, пытаясь сообразить, как успокоить ее. Если Чар разойдется не на шутку, то не жди положительных результатов.
— Я знаю, как тяжело слышать такие слова, но мне кажется, у Рикки есть проблемы с общением и ему нужна помощь. Психолог может…
Дальше продолжать не было смысла: Чар взвилась, словно сноп искр.
— Да как вы смеете! — кричала она, и гнев клубился над ней словно аура. — Что вы знаете о моем сыне?
Майкл тоже поднялся.
— Чар, успокойтесь, позвольте мне объяснить почему…
— Не нужны мне ваши чертовы объяснения. — Ярость в ней клокотала сильнее и сильнее. — С моим сыном все в порядке. Неужели вы думаете, что я могла оставить без внимания проблемы собственного ребенка? Я же его мать. И буду вам очень благодарна, если вы перестанете вмешиваться в процесс воспитания моих сыновей.
После того как за ней захлопнулась дверь, Майкл тихо застонал, в душе ругая себя на чем свет стоит. Он все испортил, и что теперь прикажете делать? Он хотел помочь Рикки, и только. Как убедить Чар в бескорыстности своих намерений?
Ему придется поговорить с ней еще раз. Как угодно, но нужно заставить ее выслушать, понять. Он сам удивлялся своему поведению в отношении мальчиков… Но они тронули его сердце, и, что интересно, чувства Майкла к детям не имели ничего общего с влюбленностью в их мать. В его памяти всегда жил маленький мальчик, чье сердце разрывалось от тоски и боли… а теперь другой мальчик с «раненой душой» боролся со своей болью в одиночку у него на глазах.
