Вспомнилось, с каким остервенением набросилась него вчера панночка. А ну как убила бы его Аделаида. И что бы тогда? Куковала б одна в лесу? Влезла б с ногами на повозку и пряталась от лесных крыс, княжна, блин, Тараканова? Ну и ду… А впрочем, чего на нее взъелся? Собственно, полячка эта — просто-напросто несчастный потерявшийся ребенок. Ну а спесь — не столько ее вина, сколько издержки воспитания.
Благостное расположение к знатной спутнице, однако, продержалось недолго. Уже четверть часа спустя Бурцев мысленно крыл благородную панночку распоследними словами.
Растолкать ее оказалось делом непростым. Сначала пришлось откапывать из-под вороха шкур. Потом долго и без особого результата трясти за плечи. И в конце концов нарваться на «грубого мужлана». Не привыкла, видать, наша барышня подниматься в такую рань даже после полноценного ночного сна.
Пока сонная Аделаида приводила себя в порядок под прикрытием повозки и густого кустарника, Бурцев готовил к походу двух лошадок покрепче — гнедую и пегую. Седлать кобылок из упряжки было нечем — повозке не нашлось сбруи для верховой езды. Кое-как, при помощи кинжала полячки, Бурцев укоротил вожжи и соорудил из них некое подобие поводьев. Обрезки с петлями на концах превратились в стремена, шкуры и одеяла сгодились на попоны. Ехать на мягком все-таки комфортнее, чем на голом крупе, да и спать будет на чем, если путешествие затянется.
А может быть, и не затянется вовсе. Яцек, помнится, говорил о какой-то Вроцлавской крепости, где покойный посланец Генриха Благочестивого предлагал беженцам оставить обоз. Уж там-то знатной полячке должны помочь. Может, им снова выбраться на лесную колею, а та выведет прямиком к крепости? Или уж не высовываться, от греха подальше? В любом случае от разбитой повозки надо уходить.
— Эгей, княжна! Пора в путь. Что ты как сонная муха. Татар дожидаешься?
Аделаида наконец появилась из-за повозки. Вроде проснулась, а вроде и нет. Все еще помятая, чумазая (видимо, панночка так и не решилась на омовение снегом), но зато переодевшаяся в чистое — небесно-голубое с вышитыми золотыми узорами — платье из своих запасов. Новый наряд оказался столь же непрактичным и мало подходящим для путешествия, как и предыдущий. Широченные рукава просторной верхней одежды будут при скачке цепляться за каждую ветку, а красные рукавчики под ними — длинные, сужающиеся от локтя к самым кистям и крепко затянутые шнуровкой — наверняка здорово стесняют движение. Диковато смотрелся в лесу и расшитый поясок на осиной талии. И кошель, прикрепленный к нему. И серебряный обруч на голове. И огромная брошь с неограненной, но явно драгоценной каменюкой под горлом. Но хуже всего — длиннющий подол. Со шлейфом!.. Подол нелепо волочился за хозяйкой по грязи и снегу, открывая лишь носки сапожек.
На бал вырядилась, что ли? Бурцев поморщился. И далеко же он уедет с такой попутчицей!
— Я готова, — мученически вздохнула девушка. — Можем отправляться… Ой, что это? — По ее прелестному измазанному личику пробежала гримаска удивления. Остатки сонливости выморгались в два счета.
Потом в глазах возникла тревога.
— Что ты сделал с моими лошадками, Вацлав?
— Что надо, то и сделал! Верхом ездить умеешь?
— Меня опекун учил, но… Уж не хочешь ли ты, чтобы я…
— Именно. Хочу. Чтобы ты… Пешком мы далеко не уйдем. Поедем верхом.
— Как?! Как ты себе это представляешь?! Чтобы я без седла и в этом платье…
— Извини, но дамских седел у меня нет. А насчет платья… Могла бы надеть что-нибудь поудобнее.
Аделаида вспыхнула:
— Я, между прочим, дочь князя. Я не могу позволить себе путешествовать в нарядах служанок и куртизанок. А моим дорожным платье после той скачки, которую ты устроил вчера, побрезгует даже последняя нищенка. Видел, во что оно превратилось? Хотя какое тебе дело! Наверное, привык жить как свинья в хлеву.
— Хватит, княжна! Живо на лошадь, пока я сам тебя не забросил.
— Только посмей ко мне прикоснуться, мужлан!
Нет, Аделаида определенно обладала талантом в самый неподходящий момент становиться сверхнесносной особой.
— Лезь, кому говорят!
В правой руке Бурцев все еще держал кинжал, которым пользовался при сооружении сбруи. Но хищный блеск клинка ничуть не испугал девушку. Гордо выпятив подбородок, она прошипела ему в лицо:
— Сначала сам надень мое платье, а я посмотрю, как ты будешь взбираться на лошадь.
А ведь она права. Тут дело не только в тупом упрямстве. В наряде княжны невозможно ни закинуть ногу через лошадиный круп, ни удобно усесться верхом. Хотя… в принципе, довести роскошную одежду девушки до ума несложно.
— Аделаида, — осторожно проговорил Бурцев, — нужно сделать несколько разрезов. Вот здесь, здесь и…
— Каких разрезов?
— На платье. Чтобы было удобнее. Возможно, ехать нам придется долго, поэтому…
— Ты в своем уме, Вацлав? — Голос княжны прозвучал неожиданно спокойно. Словно она еще не верила, что собеседник предлагает ЭТО всерьез. — Думаешь, я соглашусь носить рванье? Ни-ког-да! Мы идем пешком, и больше никаких споров.
Аделаида резко отвернулась, давая понять, что разговор закончен. Шлейф, уже изрядно под пачканный, шелестнул по прошлогодней листве. Какой-то недопревший листик прилип к влажной ткани.
Вот на него-то Бурцев и наступил, припечатывая шлейф к земле. Стоп!
— Ладно, княжна, тогда я сам устрою тебе подходящий дорожный костюм.
— Что? Что-о-о?!
Глава 15
Бурцев подхватил длинный подол верхнего платья и… Кинжал оказался под рукой весьма кстати. Сначала на землю упал отсеченный шлейф. Потом с величайшей осторожностью — чтобы не поранить брыкающуюся (Ай да ножки! Ай да прелесть!) девчонку — он распорол негодные для верховой езды юбки. Затем пришел черед широких рукавов верхней одежды. Дольше всего пришлось повозиться со шнуровкой узких рукавчиков. Сложное переплетение ремешков он аккуратно надрезал у кистей. Для управления лошадью самодельным поводом ничто не должно стеснять руки.
— Безмозглый варвар! Мой плащ! Мое лучшее сюрко! Моя котта!
[4]
Визг стоял оглушительный. Потом оскорбленная до глубины души княжна захлебнулась в бессильных слезах. Полячка вела себя так, будто ее полностью оголили! Ну, так он готов и не смотреть. Больно надо…
Василий отвел глаза. Смотреть, действительно, было больно. Снова перед ним стоит не княжна, а разнесчастная девочка-подросток. Хоть по головке гладь. Правда, это чревато. Запросто может тяпнуть зубами за палец. И все же…
Жалкая, пунцовая, сопливая девица опять пробуждала в нем непрошенное чувство вины. Василий вздохнул. Когда княжна так вот ревела, вера в собственную правоту у него куда-то улетучивалась. Чего уж там говорить — грубо, конечно, вышло с этим дурацким платьем и неправильно совершенно.
