— Правда? — Рыцарь взглянул на пленника другими глазами. С уважением, что ли… — Ну-ну… Ты ведь, Вацлав, и трех лучников дядьки Адама раскидал у трех сосен. Ох, сдается мне, не простой ты ополченец. Совсем не простой.
Бурцев пожал плечами. Освальд продолжал:
— Я готов поверить, что ты действительно не вез княжну к куявцам, мазовцам или тевтонам, хоть и мог получить за Агделайду такую награду, что век горя не знал бы…
При слове «награда» насторожился Яцек. Глаза полыхнули алчным блеском, а уши… Уши под взлохмаченной рыжей шевелюрой аж ходуном заходили.
— Да, пожалуй, я в это поверю, — продолжил Освальд, — но лишь потому, что против тебя, Вацлав, выдвигается не менее серьезное обвинение. Яцек утверждает, что ты — пособник Измайловых сынов, безбожников и язычников, извергнутых адовой бездной. Если он прав, то, выходит, именно им ты хотел отдать Агделайду Краковскую.
— Ничей я не пособник и никому отдавать княжну не собирался, — устало возразил Бурцев. — Она на правляется к Сулиславу — брату воеводы Владислава Клеменса. А я всего лишь ее сопровождаю.
Яцек слушал внимательно. Настолько внимательно, что Бурцев мысленно обругал себя: не стоило, наверное, болтать в присутствии рыжего о цели путешествия Аделаиды.
— Вообще-то у тебя есть возможность доказать правдивость своих слов, Вацлав, — задумчиво сказал польский рыцарь. — Кто-нибудь другой приказал бы тебя повесить без разбирательств…
«Ну, это мы уже проходили!» — Бурцев вспомнил гонца Генриха Благочестивого и его краткое «вздернуть».
— … но я в подобных делах больше полагаюсь не на скоропалительное решение смертных судей, а на высшее провидение. Законы Польской правды позволяют обвиняемому уповать на Божий суд. И я спрашиваю тебя, Вацлав, согласен ли ты подвергнуться испытанию и доказать свою невиновность на этом суде?
— А если откажусь?
— Тогда — петля. Без всякого суда.
Бурцев понятия не имел, в чем заключается Божий суд по Польской правде тринадцатого века. Однако не ведомое испытание предпочтительней верной смерти. Может быть, перед Божьим судом полагается накормить обвиняемого или хотя бы развязать ему руки.
— Согласен. Валяй, Освальд, суди.
— Прекрасно! Обойдемся без лавников
[6]
и коморников
[7]
. Я не прибегал к их помощи, когда разбирал жалобы на землях Взгужевежи, не потребуются они мне и здесь.
Освальд заметно приосанился. Он явно страдал от комплекса непризнанного юриста и намеревался использовать предоставившуюся возможность поиграться в правосудие. А может быть, у этой лесной братии просто не хватает других развлечений, и Божий суд, чем бы он там ни был, для них — единственно доступное шоу?
— Божий суд! — громогласно провозгласил Освальд. Обнаженный меч в его руке взметнулся к небу.
— Божий суд! Божий суд! Божий суд! — загомонили лесные воины. Все побросали свои дела. Даже повара, плеснув на угли водой, оставили вертел с недожаренной тушей вепря.
Не прошло и трех минут, как вокруг Освальда и Бурцева столпились обитатели лагеря. Пропускать Божий суд не хотел никто. Не повезло только лучникам дядьки Адама — им надлежало сторожить княжну в шатре.
Радостный галдеж прекратился, стоило Освальду еще раз взмахнуть обнаженным мечом. Наступила тишина. Голос рыцаря зазвучал громко и торжественно:
— Вацлав, ты не признаешь обвинения в пособничестве язычникам, так ли это?
— Так.
— И ты не можешь выставить перед судом свидетелей в свою защиту?
— Вообще-то могу. Княжна…
— Агделайда, дочь краковского князя Лешко Белого, не будет твоим свидетелем, ибо она не могла знать о твоих тайных помыслах. Княжне неведомо, куда ты на самом деле намеревался ее везти. Есть ли у тебя еще свидетели, готовые подтвердить твою не виновность?
— Нет.
— В таком случае ты можешь доказать свою правоту в священном поединке. А если по какой-либо причине не можешь биться, тебя подвергнут испытанию железом или водой.
— То есть как это? — насторожился Бурцев.
— Тебе придется пройти голыми ногами по раскаленному железу. Или пронести его в руках. Затем твои раны обвяжут воском и травами, а на третий день снимут повязки. Если ожоги не заживут, ты будешь признан виновным.
— А испытание водой?
— Оно пройдет в озере, куда впадает наш ручей. Тебя привяжут к бревну и бросят в воду. Твоя вина будет доказана, если бревно перевернется и ты окажешься под водой.
— Поединок, — угрюмо произнес Бурцев. — Я выбираю поединок.
Толпа возликовала. Оно и понятно — гладиаторский бой не идет ни в какое сравнение с занудной возней железного или водного испытания.
Снова взметнулся вверх меч Освальда. И снова крики смолкли.
— Да будет так! Ответчик Вацлав, против которого свидетельствовал кмет Яцек, по доброй воле выбрал поединок. Пусть же Господь укажет нам правого.
— Я что, должен биться с ним? — Бурцев уставился на Яцека. Тот в ужасе попятился. Справиться с таким пугливым противником не составит труда — это ведь ясно и без веяких Польских правд.
— Нет, Вацлав, — покачал головой Освальд. — Яцек лишь свидетель, а обвиняю тебя сейчас я.
— Значит, моим противником будешь ты? — еще рольше удивился Бурцев.
Благородный предводитель партизан усмехнулся:
— Твоя дерзость начинает мне нравиться, Вацлав. Но ты опять ошибаешься. Устраивать турнир с простолюдином я, разумеется, не стану. Ты не рыцарь, а потому я выставляю против тебя своего оруженосца… Збыслав, выйди сюда!
Толпу без особых усилий растолкал кривоногий круглолицый здоровяк разбойничьего вида. Типчик еще тот! Шея — обхватишь и не удержишь. Рост — ненамного меньше, чем у Бурцева. Плечи — что омоновский щит, положенный поперек. А мускулистые руки средневекового качка, казалось, играючи сомнут не только подкову, но и любой шлем. Вместе со всем содержимым. Если бы вместо грязных косм непокрытый затылок Збыслава венчал стриженый ежик волос, оруженосец Освальда сошел бы за типичного боевика эпохи рэкетирского расцвета.
Бурцев не сразу опознал в ходячем шкафе того самого лихого малого, что в схватке у трех сосен ловко выбивал кистенем из седел воинов Якуба Усатого.
Бандитская морда расплылась в глумливой ухмылке, и Бурцев машинально отметил, что у громилы отсутствуют два передних резца. Но, в отличие от щербатости Яцека, этот изъян не казался смешным. Наоборот, возникало чувство жалости. К тому несчастному, кто посмел вышибить Збыславу зубы. Вероятно, безвестный герой после того необдуманного поступка, как минимум, лишился головы.
— Освободите пленника, — прозвучал приказ Освальда.
