— Эй, пятнистый!
Борис вздрогнул. Огляделся. Рядом — никого. Зато над головой в борту тресовозки темнело окошко, забранное решеткой.
Такие окошки предназначались для вентиляции и наблюдения за пленниками во время стоянок. Но через них же дикие тоже могли видеть своих конвоиров. Вот Бориса и увидели…
— Сколько ты заработал на этот раз?
Борис разглядел за стальными прутьями знакомое лицо. Ну конечно! Чернявая! Дикарка опять будет капать ему на мозги?
— Заткнись! — шикнул Борис.
И без нее сейчас паршиво. Да и вообще… Разговаривать с пассажирами тресовозок не положено.
Но как же, заткнется такая!
— Что, неудачная охота? — в голосе дикарки послышалась насмешка. — Мало народу настреляли? С личными баллами напряженка? Поэтому ты такой злой, да?
— Слушай, пасть закрой, а! — огрызнулся он.
— А может быть, тебе уже противно то, на что ты подписался?
Борис скрежетнул зубами. В точку, сучка! В самую точку попала!
— А ведь твоя служба только начинается, пятнистый.
Он молчал. Однако от тресовозки не отходил. Слушал…
— И дальше будет только хуже.
— Откуда тебе знать, как будет дальше? — процедил Борис.
Да, говорить с дикими запрещено, но слова рвались сами. После этой охоты хотелось выговориться. Хотя бы так. Хотя бы здесь. В конце концов, никто из сослуживцев его сейчас не видит и не слышит.
— Я знаю, как будет… — интригующе улыбнулась она.
— У тебя была бурная жизнь, но разве ты была хэдхантером?
— Разумеется, такого грязного пятна в моей биографии нет, — теперь в ее голосе звучало презрение.
Грязного пятна?! Вот сука! Сука-сука-сука! Он сжал кулаки.
— Но мне приходилось общаться с начинающими охотниками, — как ни в чем не бывало продолжала чернявая. — Они мне многое нарассказывали.
Врет? Нет? А если нет, то…
Борис содрогнулся. Он понял, при каких условиях хэды рассказывают диким то, что те хотят услышать. Хэды — диким, а не наоборот. Такое возможно, только если хэдхантер попадает в плен. Брр! Не дай бог!
— Первые две-три охоты ломают человека, — говорила дикая. — Я имею в виду охотника. И сдается мне, ты сейчас на грани того.
Сочувствие? Издевка? Нет, первого в ее голосе быть никак не могло.
— Что-то случилось, ведь так? — Она через решетку заглядывала ему в глаза. — Что-то такое, чему ты совсем не рад, пятнистый. Чего не можешь себе простить. Потому и сидишь здесь один, дерганый весь и с кислой миной. Разве я не права?
Права, еще как права! Но кто ты такая, чтобы тебе о таком докладываться? Священник-исповедник? Психолог-мозговед? Батяня-командир? Любящая жена? Верная боевая подруга?
Нет, прозорливая сучка, ты всего лишь…
— Сегодня я подстрелил ребенка… — снова вырвалось само собой. — Девчонку одну.
Какая глупость! Ну зачем?! Зачем он ей-то об этом говорит?
Борис тряхнул головой. Наверное, потому, что так нужно. Сказать хоть кому-то. Не с Ухом же это обсуждать. И не со Стольником.
— Она погибла… — начав говорить, остановиться было трудно.
— Ты бы предпочел, чтобы она выжила, стала треской, а тебе за нее выплатили бы бонус?
Предпочел бы? Да, он бы предпочел, чтобы было так. И не в бонусе дело. Не в нем одном, наверное.
— Ей было лет тринадцать или четырнадцать. Вот и все.
Действительно, все. Вот и…
Дикая в тресовозке заткнулась. Но лишь на пару секунд.
— Мне в тринадцать лет поставили клеймо и продали на секс-рынке в домашний гарем одного ставродарского богатенького ублюдка. В пятнадцать я убила хозяина. В шестнадцать уже вовсю пахала в городском коллекторе. А там, под землей, знаешь ли, крысиные нравы. Чтобы выжить, нужно уметь постоять за себя. Наверное, я хорошо дралась. В семнадцать меня заметили и продали в колизей.
«Может быть, той дикой, выбросившейся из окна, на самом деле повезло?» — подумал Борис.
— И кто же научил семнадцатилетнюю соплюшку так драться? — спросил он.
— Нашлись добрые люди, — уклончиво ответила чернявая.
— В коллекторе-то? — Борис усмехнулся. — А чем, интересно, ты расплачивалась за их доброту?
Догадаться, впрочем, об этом было нетрудно. Молодая симпатичная трéска, побывавшая к тому же в секс-рабстве, могла платить только одним. Собственным телом.
Дикарка раздраженно фыркнула.
— Не важно чем. Важно, что меня купили колизейские.
— Ну-ну. И часто ты выходила на арену?
— Только один раз.
— А потом? Сбежала? После первого боя?
— Да. — Голос дикарки стал тише и глуше.
Неприятные воспоминания? Ну что ж, раз пошла такая пьянка, то давай, подруга, не молчи, выкладывай все… Откровенность за откровенность.
— Как тебе это удалось?
Раньше Борис вообще не представлял, что такое возможно — сбежать из колизея.
— Ты действительно хочешь это знать, пятнистый?
— А ты действительно можешь рассказать всю правду?
Она размышляла недолго.
— К гладиаторам иногда пускают посетителей, — начала чернявая. — За большие, за очень большие деньги.
— Зачем? — не понял Борис.
— Интимные встречи, пикантные свидания… — дикая скривилась. — Есть любители острых ощущений, которым в кайф поразвлечься с теми, кого завтра ждет смерть на арене. Давняя, между прочим, традиция. К мужчинам-гладиаторам приходят женщины, к женщинам-гладиаторам — мужчины. Хотя иногда бывают и исключения. Ну, разные встречаются извращенцы… Гладиатора заковывают в наручники, чтобы чего не вышло, и оставляют наедине с клиентом или клиенткой в комнате без видеокамер и прослушки. Охрана ждет снаружи.
Борис молча слушал дальше.
— Меня посетил один такой перед боем, — продолжала чернявая. — Думала, озабоченный денежный мешок. Оказалось — нет, не озабоченный. Просто денежный мешок. Бизнесмен, мать его! Он ко мне даже не притронулся. Зато предложил кое-что, от чего глупо было бы отказываться.
— Хотел тебя выкупить? — попробовал угадать Борис.
— Он хотел на мне заработать. Дал две таблетки. Очень дорогие и редкие препараты, как он объяснил. Одна пилюля полностью снимает болевой порог. Другая — мощнейший допинг. Если принять обе перед боем… В общем, у меня были все шансы выжить на арене и оказаться в числе победителей.
— А ему-то с того какая выгода? — не понял Борис.
Из-за решеченного окна раздался нервный смешок.
