Сабуров принял решение и, полистав телефонную книжку, нашел номер коммутатора «Белой дачи». Еще минут десять ушло на то, чтобы связаться с Гаврюшей Митрофановым. Наконец в трубке зазвучал ничуть не изменившийся, грубый, хамский голос бывшего ученика.
— Проще дозвониться до президента, чем до тебя, Гавриил Стефанович, — попенял Сабуров, едва поздоровавшись. — У вас там что теперь, филиал КГБ?
Узнав учителя, Гаврюша обрадовался:
— Сколько лет, сколько зим, Иван Савелич? Как здоровье, как детишки? Слышал, колдовством занялись? Предсказываете будущее?
Доктору не хотелось продолжать разговор в легкомысленном тоне, тем более уж кто-кто, а Гаврюша прекрасно осведомлен, что у него нет детей. Своеобразный все же человечище. Ни одной фразы не произнесет без подковырки. Сабуров медлил обратиться с просьбой, неизвестно, какая последует реакция — Гаврюша непредсказуем. Обменялись, как водится в таких случаях, малозначащими репликами, и вскоре Митрофанов сам перевел разговор в нужное русло.
— Кстати, Иван Савелич, я ведь тоже собирался звонить.
— Верится с трудом, мальчик мой.
— Истинная правда… Как-никак, некоторым образом я ваш должник, а Гаврюша долги привык отдавать. В той шарашке вы единственный человек, с которым мне удавалось найти общий язык.
— Это верно. На остальных ты все больше лаял.
— Иван Савелич, только чистосердечно Каково ваше материальное положение? Думаю, не ахти?
— Как у всех бывших… Звезд с неба не хватаем.
— Есть возможность немного подработать.
— Ну да? Неужто в хваленом центре здоровья?
— У вас есть возражения? — В вопросе Гаврюши прозвучала незнакомая нотка — враждебность? Не привычное хамство, а именно враждебность. Или настороженность, несвойственная ему прежде.
— Избави Бог, Гавриил Стефанович. Никаких возражений. Польщен. Искренне польщен. И что за халтурка?
— Ничего особенного. — В голосе Гаврюши явное облегчение. — Раз-два в неделю подъехать на консультацию. Чистая формальность. Нагрузка минимальная. Но платят, в общем, неплохо.
Не дождавшись никакой реакции, добавил:
— За час надувания щек — минимум триста баксов. Плюс кормежка. У нас неплохая столовая.
— Ого! — восхитился Сабуров. — А максимум сколько?
— Зависит от того, как потрафите здешнему начальству, — и снова незнакомый блудливый смешок.
«Удивляться нечему, — с грустью подумал Сабуров. — Прилепили тебе каинову печать, братец. Да и я ничем не лучше». Вслух произнес растроганно:
— Спасибо, Гаврюша, что вспомнил про старика… В таком разе у меня тоже есть маленькая просьба.
— Да?
— Хотелось бы повидать одну вашу пациентку. Это трудно?
— Не думаю… Кто такая?
— Берестова Анна Григорьевна… Поступила около месяца назад.
После короткой паузы Митрофанов сухо спросил:
— Чем вызван интерес, Иван Савелич?
Соврал Сабуров непринужденно:
— Чистое совпадение. Прочитал о ней в судебной хронике… Прелюбопытный случай. Я тут готовлю статью для немцев, аккурат укладывается в материал. Но если затруднительно, то…
Вторая пауза длилась дольше первой, и ответ прозвучал еще суше:
— Полагаю, Иван Савелич, вы понимаете, что нашим пациентам вряд ли можно помочь? Специфика, так сказать, производства.
— С какой стати я должен кому-то помогать? Опомнись, Гаврюша. Самому бы кто помог.
— Хорошо… Когда хотите подъехать?
— На какой она стадии?
— На переходной, предпоследней.
— Ага. Так я бы прямо сегодня и подскочил. Часиков в пять годится?
— Договорились, жду, — отрубил Митрофанов и по-хамски, первый повесил трубку.
Как ни странно, после сумбурного разговора отступила накопившаяся за ночь душевная хмарь и он почувствовал себя взбодренным, словно после лесной прогулки. Что бы это значило?
По-простецки, через дверь, окликнул Татьяну Павловну, и та явилась в белом, стерильно чистом халате, с убранными под розовую косынку волосами и с серебряным подносом, на котором дымилась его утренняя чашечка кофе со сливками.
— Танюша, напомни, что там у нас после обеда?
Взметнулись черные брови.
— Я же докладывала… приедет банкир Михальчук, ему назначено на четыре.
— Правильно. Позвони и отмени. Мне надо отлучиться.
— Иван Савельевич, но как же так? — Медсестра поставила перед ним кофе и тарелочку с гренками. — Как я отменю? Они могут рассердиться.
Доктор дружески обнял ее за талию, привлек к себе.
— Ладно, говори, что случилось? Почему плакала?
Татьяна Павловна высвободилась из его рук и стала боком. От нее пахло духами, как от целой цветочной оранжереи.
— Иван Савельевич, бывают же такие люди, да?
— Ну?
— Этот адвокатишка, Гарий Рахимович, помните, обещал?
— Что обещал?
— С Остапушкой поспособствовать. Чтобы пораньше отпустили.
— Ну и как?
— А никак. Слова одни. Обманщик подлый, вот он кто.
— Ты что же, Танюша, переспала с ним?
— Вы же знаете, Иван Савелич, я ради мужа на все готова.
Татьяна Павловна стояла уже почти спиной, чтобы доктор не увидел ее лица, вспыхнувшего алым цветом. Его умиляла сохранившаяся способность краснеть у женщины, прошедшей огни и воды.
— И как он в постели, этот павлин?
— Иван Савелич! Иногда вы такое скажете, прямо стыдно слушать.
— Не мне, Таня, осуждать, но как ты могла поверить прохиндею? У него на лбу написано, что он козел.
Татьяна Павловна сдержанно хихикнула в ладошку.
— Пусть козел… Ради Остапушки я…
— Брось, Танюша… Десять лет прошло. Поди, забыла, как он выглядит, твой Остапушка.
— Неправда ваша! — В гневе Татьяна Павловна обернулась к нему пылающим лицом. — Любовь никогда не стареет.
— Ты действительно так думаешь?
— Я не думаю, я знаю.
Сабуров отпил кофе, захрустел хлебцем.
— Хорошо, я поговорю с адвокатом. Вряд ли будет толк, но поговорю.
— Вас он не посмеет ослушаться, — сказала она как о чем-то само собой разумеющемся.
— Ты так и не ответила, каков он в постели?
Новая вспышка зари.
— Иван Савелич! У него изо рта несет, как из помойки. О чем вы говорите!
— Да-а, — вслух задумался доктор. — Непостижимая вещь — женская любовь…
