— По ложному обвинению, как и твоего Остапа. Придумали, будто я кого-то убила.
— Убила? Вот заразы! — Татьяна Павловна расстроилась до слез. — Да я не удивляюсь. Совести совсем не осталось у людей. И долго сидела?
— В тюрьме недолго. Потом в психушку перевели. Хотели до смерти залечить, но тут Иван Савельевич подоспел.
Татьяна Павловна оглянулась на дверь, понизила голос:
— Он сегодня весь прием отменил. Убытку нажил, с одним важным клиентом вовсе разругался. Все из-за тебя, сестричка. Примечай.
— Ой! — вырвалось у Ани.
Одетую в новую серую юбку и скромную голубую блузку, причесанную и умытую, но без всякой косметики, Татьяна Павловна через огромную гостиную, уставленную финской мебелью, проводила ее на кухню, где был готов то ли завтрак, то ли обед.
— Садись вот тут, — указала на стул под часами. — Теперь будет твое место. А вот тут Иван Савелич. Не перепутай. Он не любит, когда его стул занимают.
Каждый жест и гримаска Татьяны Павловны были наполнены глубоким, понятным Ане значением. У нее стало спокойно на душе, как давно не бывало. Через минуту, словно прятался поблизости, к ним присоединился профессор. В темно-синем китайском халате, с беззаботной улыбкой на лице. И вроде бы помолодевший с тех пор, как видела его утром. Аня сразу сказала ему об этом. И видно, задела какую-то струну. Опять легкая краска проступила на впалых щеках.
— Сам не пойму, что происходит, — прогудел смущенно. — В зеркале себя не узнаю. Просто какой-то таинственный прилив сил. За неделю три кило прибавил. Зарядку начал делать, а главное, башка не болит и зрение улучшилось. С чего бы это? Может, перед смертью, а, Танюша?
— Типун вам на язык, Иван Савелич, — не приняла шутки медсестра. — Я бы сказала, отчего мужики молодеют, да боюсь не угодить.
— Да уж, лучше не говори. — Сабуров повернулся к Ане. — Вижу, подружились с нашей Танечкой?
Аня ответила серьезно:
— Татьяна Павловна много страдала и такая же одинокая, как я. Наверное, у нас родственные души. Верно, Таня?
— Роднее не бывает.
— Значит, про Остапушку успела рассказать, — догадался профессор.
На завтрак ели овсянку с медом, свежие деревенские яйца с оранжевыми желтками, ноздреватый творог с вишнями, горячие оладьи, бутерброды с осетриной, приготовленные Татьяной Павловной заранее. Еще на столе стояла ваза со спелыми персиками и бутылочка золотистого ликера. Профессор и Аня пили крепкий чай, красный от шиповника, а Татьяна Павловна, как городская барышня, заварила себе кофе.
Иван Савельевич прочитал короткую лекцию о пользе овсянки, способствующей выведению шлаков из организма, а также улучшающей обмен, и Аня слушала его с интересом, поймав себя на том, что ей совсем неважно, что будет с ней после завтрака, а тем более через несколько часов. Овсянка с молоком или на воде — вот, оказывается, мера всех вещей. Приятная истома, подобная сновидению, окутала ее сознание. Зато Татьяна Павловна, точно бес толкал ее в плечо, возражала профессору по любому поводу, а про овсянку вообще отозвалась пренебрежительно.
— Лошади тоже любят овес, — обронила с вызовом.
— Ну так что же, — отозвался профессор, улыбнувшись Ане. — Животные ближе к природе, чем человек. В смысле питания у них многому можно поучиться. Кстати, вся теория Шелтона построена на такого рода наблюдениях.
— Все такие теории, — напыжилась Татьяна Павловна, — придумали для утешения бедных людей. Дескать, жрите поменьше хорошей еды, жуйте траву и коренья, а лучше голодайте — и будете здоровеньки. Всем, кто так говорит, дать бы в руки по лопате или по отбойному молотку… Тогда бы я на них посмотрела, с их травоядными теориями.
— Татьяна Павловна очень умная женщина, — с уважением заметил профессор, по-прежнему глядя только на Аню. — Но в данном случае ошибается. Классовое чутье сбивает ее с толку. Диетологией как раз увлекаются вполне обеспеченные люди. И правильно делают. Желудок, живот — от слова «жизнь». Уверяю, милые дамы, состояние прямой кишки напрямую связано с долголетием.
— Ага, — пробурчала Татьяна Павловна. — Я вчера видела по телику, какой-то прием показывали. Шесть служек приволокли на подносе зажаренного кабана. И никто овсянки не попросил. Наверное, одна беднота там собралась… А в тюрьме кормят на шестьдесят копеек в день. Вот Анна не даст соврать.
— Я не помню, — призналась Аня. — Мне было не до еды.
После завтрака Иван Савельевич повел ее на прогулку. Точнее посадил в старенькую красную «Шкоду» и вывез в Нескучный сад. Погода стояла августовская, с нежарким солнцем, с летающими в воздухе пауками. В машине они почти не разговаривали. Аня с любопытством разглядывала из окна улицы, прохожих, потоки машин… Ощущала себя так, будто вернулась из дальнего путешествия. Все радовало глаз и немного пугало. Вокруг струилась, сверкала, шумела прежняя, легко узнаваемая жизнь, но Аня не знала, сможет ли вписаться в нее заново, и даже не чувствовала, хочет ли этого.
Поглядывала на пожилого мужчину за баранкой, то и дело чертыхавшегося себе под нос, с трудом справлявшегося с управлением, и думала, кто он на самом деле? Чего хочет от нее? Если просто возжелал ее как женщину, то это еще полбеды… А если… Если все это лишь подстроено тем же неутомимым преследователем, который так властно и неизвестно зачем исковеркал ее судьбу?
На языке вертелось множество вопросов, но она не задала ни одного. Куда спешить? Пока все хорошо, она свободна, накормлена, помыта — и едет на прогулку в парк. И все-таки в начале Ленинского проспекта, когда застряли в небольшой пробке, не удержалась:
— Иван Савельевич?
— Да, Анечка?
— Может быть, заедем ко мне домой? Здесь недалеко, на Дмитрия Ульянова… Там мои вещи, одежда, ну и все такое.
На хитрый вопрос получила ответ, который уколол ее сердце, как шилом.
— К сожалению, Анечка, я не уверен, есть ли у тебя сейчас дом.
Вот правда, подумала она. У нее ничего больше нет. Ни дома, ни родителей, ни работы — ничего. И эта свобода, вдруг приобретенная, всего лишь очередная шизофреническая видимость. Бессознательно она тихонько всхлипнула, как плачет ребенок, получивший пинка от прохожего.
В Нескучном саду в этот час было совсем мало народа. Они немного погуляли по желтым песчаным аллеям, поглазели, как на корте две-три пожилые пары с азартом гоняют мячи, посидели у фонтана возле полуразрушенной двухэтажной постройки девятнадцатого века, потом пришли через железные ворота в парк и уселись на лавочке в тени дикого каштана. Перед этим Иван Савельевич купил с лотка два стаканчика мороженого и отдельно для Ани пачку сигарет и зажигалку.
С этим парком у нее были связаны и плохие, и хорошие воспоминания. Здесь три года назад ее изнасиловали среди бела дня целой компанией молодые наркоманы. Зато в детстве, когда ей было лет восемь, папочка привез ее сюда и впервые в жизни она прокатилась на «чертовом» колесе. Увидела город с высоты птичьего полета. Сейчас она не взялась бы определить, какое из впечатлений было острее и мучительнее.
