— Но как же так… Мистер герр Джо, как же так?! — Митятин заговорил плачущим голосом, от которого у Ани пробежали мурашки по коже. Ей было стыдно. Пожилой, солидный мужик выклянчивал милостыню у заезжего купца. — Вы же понимаете, — продолжал Митятин. — Я не один. Сделка, как бы выразиться, малость преждевременная. Чтобы придать ей законный ход, многим придется отстегивать… А эти сволочи в московских кабинетах помалу не берут. Что же в итоге? Получается, сам останусь с голым задом? Так дела не делаются.
Смайлз улыбался все лучезарнее.
— Нехорошо понимай, — сказал он. — Лучше пусть леди скажет. Что есть голый зад?
Аня решила, что пора отрабатывать жалованье, а заодно и обещанный процент.
— Захар Гаврилович, послушайте меня, пожалуйста. Вы так замечательно нас приняли, накормили… — Она изображала смятенность чувств, эта роль всегда ей удавалась. — Хочу вас отблагодарить. У «Токсинора» много клиентов и много вариантов, которые он может предложить, но мистер Смайлз человек особенный. Он из высшего общества, миллионер с честной репутацией. Как вы думаете, это что-нибудь значит в тех условиях, в которых приходится работать? Контакт с ним абсолютно безопасен во всех отношениях.
— Конечно. — Митятин обиженно засопел. — Но почему я должен отдавать такой кусок задаром? Они мало на нашей дури нажились? Если он честный бизнесмен, пусть не крутит вола.
— Захар Гаврилович, ведь речь идет только об авансе. Дальнейшие проплаты покроют все с лихвой.
У директора вскочил второй прыщ на левой щеке.
— Возможно, покроют, но где гарантии… — Он не договорил, но Аня поняла. Где гарантии, что он лично, директор Митятин, усидит на доходном месте до этих щедрых проплат?
Вмешался окутанный дымом Смайлз:
— Вы забыли обо мне, мисс Анна? Я бы тоже хотел принять косвенное участие в вашем споре.
Аня извинилась и коротко передала суть прений. Англичанин рассмеялся.
— Скажите господину Митятину, он напрасно беспокоится. Он ни в коем случае не будет в убытке. На бумаге мы проставим сумму аванса в два раза меньше, чем на самом деле. Разницу он получит наличными завтра в Москве. Я передам ему деньги, как у вас говорят, из рук в руки.
— Ну вот все и уладилось, — с облегчением сказала Аня. — Завтра вы, Захар Гаврилович, разбогатеете. Мистер Смайлз заплатит вам — сейчас посмотрим, — ага, пятьдесят тысяч долларов. Кругленькая сумма, а? Она не всплывет ни в каких документах. Такой вариант вас устраивает?
Митятин тяжело задышал. Глаза его светились фанатичным огнем, как у горького пьяницы после месячного запоя.
— Согласен… Но есть еще просьба.
— Да?
— Я хотел бы открыть счет в Лондоне. Он сможет помочь?
— Очень могу, — ответил англичанин, не дожидаясь перевода. — Это есть пустяк.
…Вечером ждала Олега, он даже не позвонил. Это было что-то новенькое и, как все новенькое в окаянные дни, вызывало тревогу. Ане не терпелось похвастаться, как ловко она управилась с неугомонным англичанином, сумев уклониться от предложения поужинать в номере. К одиннадцати вся измаялась, набрала цифры Олегова пейджера. Он опять не отозвался. Это ее добило.
Потом сидела в горячей ванне, в пышно-розовой пене, не отрывая взгляда от белоснежного телефонного аппарата, и чувствовала, как в грудь вползает знобящая истома. В первый раз за эти сумбурные, суматошные шесть недель Олег Стрепетов, будучи в Москве, не приехал и не дал знать о себе. Что это могло означать? Попал в катастрофу? Напился до невменяемости? Ой, вряд ли. Скорее всего супермен наконец насытился, истощил свою плотскую тягу и бедная Анечка, Анюта, Аннет, перестала быть для него желанной. Она ждала со дня на день, что это случится, подготавливала себя к этому (иного не могло быть), но удар все равно оказался чувствительным. Ее собственные чувства никогда не начинались и не заканчивались в постели. Сколько бы ни уверяла себя, что Олег — мутант, что он не способен на человеческую привязанность и то, что он называет любовью, есть не что иное, как примитивный позыв здорового, раскормленного самца к лихорадочному, чрезмерному семяизвержению, легче не становилось. В этот вечер она ощутила свое одиночество как промежуточную грань между жизнью и смертью и испытала изнуряющую, щемящую боль, какую, наверное, испытывает цветок, открывший лепестки навстречу майскому солнышку и прихваченный под утро морозом. Пожаловаться было некому: родители не поймут, а единственная подруга Галка Нефедова, выпускница Московской консерватории, дитя виолончельного аккорда, начнет утешать с таким злорадством, что непременно доведет до истерики. При всей неординарности натуры Галка была, увы, страхолюдиной, что накладывало особую непримиримость на ее суждения о мужчинах.
Звонок раздался в первом часу ночи, когда она, лежа в постели, погружаясь то в жар, то в холод, тщетно пыталась уснуть. Пробовала читать — не получалось. Выпила шестьдесят капель корвалола — и только обожгла язык. Да еще начало подташнивать, как при беременности. Припомнила подробности последнего аборта, который сделала полтора года назад, уже на четвертом месяце, и пришла к мысли, что именно в тот тяжелейший период чувствовала точно такое же душевное опустошение, как сейчас. Звонок уколол в висок, будто иглой. Он, это он! Да, это был он, но с каким-то придушенным голосом.
— Что поделываешь, кукла?
— Сплю… А ты где?
— Плохие новости, малышка.
— Я других и не жду.
— Джонатана Смайлза замочили.
— Что?!
— Ничего. Всадили в старикашку пять пуль из «гюрзы».
Вот и грянул гром среди чистого неба. Подробности были такие. Англичанин возвращался к себе в номер около девяти вечера после долгой прогулки в одиночестве по набережной Москвы-реки. Последней, кто его видел живым, была горничная на этаже. Галантный джентльмен преподнес ей коробку шоколадных конфет, сопроводив гостинец загадочной фразой: «Щука, рак и лебедь, да? Русский поговорка».
Потом не торопясь зашагал к своему номеру, свернул за угол. Через секунду горничная услышала сухие хлопки, словно откупорили подряд несколько бутылок шампанского. Она не поняла, что это такое, и пошла поглядеть. В коридоре никого не было, кроме Смайлза, который лежал ничком, уткнувшись носом в ковер, его затылок напоминал небольшой развороченный муравейник с красными мурашами.
— Боже мой, — прошептала Аня. — Кому понадобилось его убивать? Совершенно безобидный старик.
— Может, не совсем безобидный, — заметил Олег. — И потом, это же Москва, детка. Здесь каждый, у кого больше десятки в кармане, подвергается смертельной опасности.
— Приезжай, пожалуйста, — попросила Аня. — Мне страшно.
— Не могу. Хочу, но не могу. Придется разбираться с этой историей. Лучше подумай, что будешь говорить. Тебя завтра обязательно потащат в милицию.
— Почему?
— Ты провела с ним целый день. После тебя он ни с кем не встречался.
