— Покушать бы неплохо, да, Анюш?
Девушка перекатилась поближе, головой к его коленям, лежала, глядя в небо — и в глазах, и в облаках одинаковая синева.
— Хорошо-то как, Господи!.. Иван, это правда были лоси? Мне не померещилось?
— Лось — это что, тут и волков, должно быть, полно, — неизвестно зачем брякнул Сабуров.
— Не пугай, — засмеялась Аня. — Ты самый главный волчара. Старый Акела. Одинокий путник на темной дороге. Государь мой!
Вонзила ему в сердце золотую стрелу, улеглась поудобнее, прикрыла глаза и мгновенно уснула с улыбкой на устах. Боясь ее потревожить, Сабуров сидел недвижно, привалясь спиной к березовому стволу. Осторожно вдыхал перенасыщенный кислородом воздух, тоже почти спал. Но именно в эту благостную минуту окончательное решение созрело в нем. Возникло и вспыхнуло под веками, как законченный сюжет. Приоткрылось и то, что последует за этим сюжетом с неизбежностью рока. Вероятнее всего, его жизнь исчерпает себя в той привычной плоскости, в какой он обычно ее ощущал. Но выбора не было, да и нечего жалеть. Она и так слишком затянулась, можно сказать — обременяла… Разве не замечательный конец долгого путешествия — спасти на прощание живую душу, ту самую, что доверчиво прикорнула у его ног? Ее выздоровление обманчиво, как миражи майора Сидоркина, сосредоточившегося на схватке с оборотнем. Укрепить, удержать Аню на белом свете возможно единственным способом — заставив поверить, что зло, как бы ни было чудовищно, всегда одолимо…
Аня проснулась, будто услышала чей-то оклик. Поерзала, прижалась щекой к его колену.
— Иван Савельевич, я прямо как упала. Куда-то далеко, далеко провалилась… И знаешь, что приснилось? Лоси! Большой лось и маленький. Совсем как живые.
— Они и были живые. — С замиранием сердца Сабуров перебирал мягкие светлые пряди. — Ну как, отдохнула?
— А вы? — Окончательно на «ты» не могла перейти.
— Да я не устал. С чего уставать-то? Это тебя с непривычки сморило.
— Ага… А ты каждый день по лесам шастаешь, да?
— Каждый не каждый, но в молодости доводилось бродяжить.
— Тогда поцелуй, — потребовала.
Склонился к озорным глазам, приложился, как к иконе. В спине что-то хрустнуло.
— Ух ты! — оценила Аня. — Поцелуй, полный скрытого огня. Я же не покойница, Иван Савельевич.
— Идти надо… Солнышко видишь где?
— А нам далеко?
— Как знать… Лес, бывает, так закрутит — на одном месте день протопчешься.
— Хочешь сказать, заблудились?
— Блудить здесь негде, но…
— Иван Савельевич, миленький, так это же здорово! Я знаю, что делать. Я читала. Надо спуститься к реке. Наловим рыбы, сварим уху. Ночь у костра, в лесу — ой!
— Спичек нету. Промашка вышла.
— Ничего. Обойдемся без костра. Построим плот и спустимся по течению.
Еще с полчаса, пока двигались в направлении, выбранном Сабуровым наугад — главное, никуда не сворачивать, — Аня веселилась, озорничала, объявила себя раненой партизанкой, которую он обязан пристрелить, потому что одному спастись легче, чем с такой обузой, но постепенно сникла. Наверху еще желто отсвечивало солнце, а внизу, под кронами высоченных сосен, осязаемо, сыро, грозно сгущались сумерки, нагоняя на городское девичье сердце необъяснимую робость. Шли медленно, пробираясь сквозь завалы сушняка, обходя громадные поваленные стволы — грязный лес без всяких признаков человеческой заботы. Опять застряли в болоте, которое пересекли по кочкам, рискуя обвалиться в топь. Наконец вышли на широкую просеку, которой в обе стороны не видно конца. У Сабурова под сердцем неприятно, пока без боли, хлюпало и дыхание стало тяжким, с сипотцой. Сталкиваясь взглядом с Аней, он ободряюще улыбался:
— Держись, малышка! Уже недолго.
— Вы хоть знаете, куда идти?
— Конечно… Вон там дачи… Чуть правее — шоссе. Слышишь, машины гудят?
На пустынной, продуваемой влажным ветром просеке можно было услышать разве что стук собственного сердца да таинственное лесное перешептывание и чмоканье, словно в траве шуршали десятки змей, а из-за каждого куста подглядывало недреманное звериное око. Сабуров хотел взять у девушки корзину, Аня гордо отказалась.
— Погибнем вместе, но грибы никому не отдам. Я их насобирала, сама и понесу.
Часа через полтора, когда оба чуть не падали от усталости, наткнулись на живое существо — и глазам своим не поверили. Решили, мираж. Лохматый дедок в солдатском ватнике и высоких резиновых сапогах сидел под кряжистой елью и мирно закусывал. Перед ним на газетке — ломти черного хлеба, соленые огурцы и поллитровый сосуд, заполненный мутной влагой.
— Доброго здоровьечка, господа хорошие. — Старик по-домашнему поздоровался. — Куда путь держите в таку поздноту?
Сабуров потер глаза ладонью, Аня с испуганным вздохом повисла у него на руке: леший, да?
— Заблудились немного, — пожаловался Сабуров. — Подскажи, добрый человек, как к людям выйти?
— К определенным или все равно к каким? — уточнил лесовик.
— Вообще-то нам в Вяземки.
— В Вяземки? — недоверчиво переспросил старик. — Дак туда верст пятнадцать пехать глухоманью-то. Неужто оттуда заколесили?
— А поближе что есть?
— Вон Рябино за оврагом, — махнул рукой себе за спину. — Тут не ошибешься.
— Попроси хлеба кусочек, попроси. — Аня толкнула Сабурова кулачком в бок.
Он не решился, но лесовик сам догадался, что голодные.
— Садитесь, земляки. Покушайте что Бог послал.
Аню дважды приглашать не понадобилось, мигом опустилась на корточки, вцепилась ручонкой в черный ломоть.
— Бери огурчик, красавица, не стесняйся. Хошь, винца налью? Своего приготовления, не отравишься.
Делать нечего, присоседился и Сабуров. Но есть и пить не стал: не повело бы вроде притихший желудок Пока Аня жевала, порасспросил спасителя:
— От Рябино до Вяземок на чем посоветуете добраться?
— Транспорта никакого нету, — огорчил старик. — Какой может быть транспорт на ночь глядя? Да и крюк большой. Ничего, зато, гляжу, грибов много набрали Говорят, правда, нынешний гриб есть нельзя. По телику передавали.
— И какая причина?
— Отрава в нем завелась, наравне как в людях. Говорят, уже многие околели. У нас, правда, случая пока не было, Бог миловал.
— А чего, любезный, здесь угощаетесь? Почему не дома?
— Баба злая, — честно ответил лесовик. — Жду, пока угомонится… Кушай, дочка, кушай, не стесняйся. У меня этих огурцов на целу зиму припасено… Винца испей. Стакашек, правда, один, но я старичок не заразный. Не побрезгуй.
Аня приняла стакан, наполовину налитый мутью.
