— Сам вижу, — буркнул он. Старик его вконец запутал. Голова шла кругом и начинала побаливать. — Теперь вижу, что не для средних умов твоя ша ци и не по нашим возможностям. Ладно...
Он повернулся к дружине, вслушивавшейся в разговор, но мало что понимавшей.
— Все, обратной дороги нет, — угрюмо объявил соратникам Бурцев. — Будем сидеть здесь, пока не придут те, кто нас запер. Не думаю, что они заставят себя ждать.
— Да пусть только попробуют сунуться, — Освальд Добжиньский хрипел от ярости. — Первых двоих я беру на себя.
Ведрообразный топхельм добжинец держал в левой руке — тут и без шлема дышать тяжко. В правой руке рыцаря — меч наголо. Отточенная сталь с гудением рассекла спертый воздух. Освальд показывал темному окошку в маленькой дверце, что намерен драться до конца.
— Да погоди ты, не горячись, — поморщился Бурцев. — Первыми супостата встретят стрелами Бурангул и дядька Адам. Пусть встанут здесь — между дверью и теми воротами. Вот так, да. Остальные — у стен. Освальд, Збыслав, Дмитрий — справа. Я, Гаврила и Сыма Цзян — слева.
— А Ядвига? — спросил Освальд.
— Будет держаться за тобой. Если удастся прорваться — на месте не стоять. Прикрывайте лучников и Ядвигу — и бегом, куда я укажу. Латы скиньте. От невидимых стрел они вас не спасут, а бежать будет несподручно. Да и еще... Мои слова о том, что меня ни при каких обстоятельствах не должны взять живым, остаются в силе.
Брони и шеломы со звоном попадали на пол.
— Теперь — ждать, — вздохнул Бурцев.
— И долго? — Гаврила Алексич молодецки поигрывал булавой. Ну никак не мог смириться богатырь с заточением и вынужденным бездельем.
— Сколько нужно, — пробурчал Бурцев, — столько и подождем.
— И-эх! — Гаврила, что было сил, саданул булавой по стене.
Брызнули мелкие осколки бетона. И еще раз. И еще... Алексич остервенело крушил стену. Ладно уж, пускай пар выпустит, раз такая нетерпячка.
Наконец притомился сотник, отошел — недовольный, весь в цементной пыли. Преграда, увы, стояла незыблемо. А всех богатырских трудов хватило на небольшую вмятину в шершавой стене. Да, долго придется Алексичу долбиться. Извини, парень, но даже в тебе не наберется столько разрушительной энергии ша ци, чтоб совладать с такою стеночкой-то. Бетон — сразу видать — хорош. Из такого бетона небось доты строят. Такой бетон на обстрел тяжелой артиллерии рассчитан, а уж удары булавы выдержит и подавно.
Гаврила отдышался, встал у ангарных ворот. Гхакнул, размахнулся, громыхнул с плеча. Сталь загудела, но не поддалась.
Новгородец перешел к дверце. И ее испытал на прочность. Тщетно — та даже не вздрогнула. Следующий удар пришелся по смотровому оконцу. Ни трещинки! Толстое, по всей видимости, пуленепробиваемое стекло тоже выдержало. Но у невидимого наблюдателя за ним, кажется, сдали нервы.
— Стой, Гаврила! — рявкнул Бурцев.
Грохот прекратился. Алексич зыркнул налитыми кровью глазищами:
— Что еще?!
— Тихо!
Они замерли. Все.
Вслушивались в новый звук. Такого прежде не было. Едва слышное шипение доносилось откуда-то сверху, из-под потолка. Из угловых жалюзи. В свете лампы, в клубах цементной пыли было видно — внутрь накачивают... накачивают...
Газ! Так вот что это такое! Газовая камера! Обстоятельства изменились. Кто-то, вероятно, решил, что возиться с опасными пленниками — себе дороже. Кто-то пришел к выводу, что сможет обойтись без Бурцева и его спутников. Кто-то сделал ставку на Агделайду Краковскую и перестал нуждаться в «полковнике Исаеве». Кто-то решил избавиться от них. Просто и быстро.
Газ быстро заполнял помещение. Слишком быстро...
— Аделаида! — прохрипел Бурцев.
Это было последнее, что он сказал.
И о чем успел подумать.
Глава 21
А первое, что увидел Бурцев, разлепив глаза, была склонившаяся над ним фигура в черном монашеском одеянии. Чистилище, что ли? Вокруг плясали зловещие тени, порожденные танцем живого пламени. Или не чистилище, а что похуже? Но нет. Фигура придвинулась. Из-под громадного капюшона взирала знакомая физиономия — скорбная и глумливая одновременно. Но скорбь деланная. А ухмылка самая что ни на есть натуральная. Над ним попросту издевались. Отец Бенедикт!
Бурцев дернулся... А «никака», как говорит Сыма Цзян. Руки-ноги не слушались. Голова не поворачивалась. Сама по себе черепушка была тяжелой, словно ртутью набитой по самую макушку. Вот-вот, казалось, жидкий металл засочится из ушей. И еще чья-то железная хватка крепко держала за горло.
При каждом движении подбородок скребся щетиной о что-то шершавое, занозистое. И руки почему-то находились на уровне ушей. Он скосил глаза. Е-пс! Колодки! Самые натуральные — тяжеленные, окованные железом, стянутые болтами, со здоровенным — с кулак Гаврилы — замком.
И на босых (обувь валялась рядом) ногах — та же беда! Верхнюю и нижнюю колодки соединяла, не давая толком разогнуться, ржавая цепь крупного звена. Еще одна — такая же толстая и короткая цепура тянулась к массивному кольцу в стене. Однако же! Вообще-то от эсэсовцев можно было ждать чего угодно, но такое махровое средневековье... Их тут что, на галеры продавать собрались?
— Почему... колодки? — прохрипел он.
— Надежно, привычно... Для этих времен, — Бенедикт улыбался, наблюдая за возней беспомощного пленника. — К тому же ничего более подходящего под рукой не оказалось.
Бурцев изловчился — повернулся, качнувшись всем корпусом вправо, влево... Осмотрелся.
Теперь они находились в сыром подвале. Просторном, безоконном и мрачном, поделенном решетками на отдельные камеры. Их камеру освещал чадящий факел в заплесневелой деревянной подставке на выщербленной каменной стене. Под факелом — скелет. Смоляная капель уже прилично вычернила человеческие кости и почти целиком окутала мертвеца частыми антрацитовыми нитями тягучего савана.
Где-то на грани факельного света Бурцев различил каменную лестницу в несколько грубо вытесанных ступенек. Лестница вела к узкой низенькой дверце. Но ржавая колодочная цепь слишком крепка и коротка, а выход из подземелья слишком далек, недостижимо далек.
Отовсюду несло прелой соломой, мочой, гарью, крысами, тленом, мокрым камнем, затхлой водой и страхом. Человеческий страх, оказывается, тоже оставляет запах. И эта кислая тревожная вонь въелась уже достаточно глубоко в кладку подвальных стен. «Не мы здесь первые, — подумалось Бурцеву. — Не мы и последние». Но в данный момент, кроме отца Бенедикта, псковского воеводы и его спутников, в этом жутковатом подвале не было никого.
Прикованные к стенам пленники слабо шевелились, звякали цепями и цедили сквозь зубы проклятия. Дмитрий, Бурангул, Гаврила, Освальд, Збыслав, дядька Адам, Сыма Цзян, Ядвига... да, все тут. И все живы. Пока. Но именно это и казалось странным. Их ведь перетравили как тараканов в газовой душегубке!
