Мужчина нехотя глянул в нее, перелистал. Я стояла рядом и машинально придерживала его за рукав. Накрахмаленная материя хрустела под моими пальцами.
— Девушка, — сказал врач, меряя меня укоризненным взглядом. — Если ваша мама не хочет обсуждать с вами свое состояние, вам стоило бы уважать ее чувства.
— Я понимаю, — с готовностью закивала я. — Но ведь я все равно уже узнала… Я хочу поговорить с вами, как родственница, понимаете? Я хочу знать всю правду. Я не уверена, что эту правду расскажет мне мама.
Доктор выразительно вздохнул, потом произнес куда-то в сторону:
— Ничего обнадеживающего я вам сказать не могу.
— Скажите как есть.
— Ладно, пойдемте. — Врач потянул меня в сторону полуподвала.
Плечо к плечу мы дошли до другого кабинета в торце коридора, доктор открыл его своим ключом. В кабинете было тихо и свежо. Доктор показал мне рукой на диван, сам с тяжким покряхтыванием опустился на стул и начал говорить:
— К сожалению, ваша мама обратилась к нам слишком поздно. В таком состоянии уже почти ничего невозможно сделать.
Я тут же вцепилась в это «почти».
— А что можно? Можно сделать операцию, да?
Доктор сжал губы в нитку, потрусил головой, как собака после купания:
— Риск очень велик. Сразу вам скажу, что в нашем центре такая операция сделана не будет.
— Но почему?
— Я вам сказал. Надежда на положительный исход микроскопична. Никто не захочет брать на себя такую ответственность.
— Что же вы делаете с такими больными? — спросила я, изо всех сил загоняя назад слезы.
Врач развел руками:
— Мы их выписываем. Под присмотр по месту прописки.
— А если за границу?
— Утопия, — сказал как отрезал врач. — Да, года два назад я бы вам сказал: если есть деньги, дерзайте, пробуйте. А сейчас в наших клиниках все это есть: и оборудование, и лекарства. И все импортные возможности мы знаем не хуже, чем свои. Тамошние отличные хирурги могут и не захотеть связываться с заведомо безнадежным случаем, а другие возьмутся, но не факт, что помогут. В общем, у нас вы столкнетесь с тем же самым, так что не советую тратить время и деньги. Кто знает, может, вам и повезет…
Доктор скептически поморщился, всем видом показывая, что шанс минимален. Но я была ему благодарна даже за такое допущение.
Вторая половина дня слабо сохранилась в моей памяти. В институт я не ходила — значит, бродила где-то по городу. Теперь все стало на свои места, даже самые невероятные вещи сделались понятными. Так, мне было ясно, почему мама встречалась с Марком. Ведь он, как ни крути, мой родственник, а мама очень боялась, что я останусь на этом свете одна. Бедная моя, наивная мамочка, неужели не понимала, что я никогда не стану общаться с этой так называемой родней! К тому же я не собиралась сдаваться! Завтра же поговорю с дядей Сашей, может, он знает, где можно найти хорошего хирурга. Заодно прощупаю, можно ли попросить у него денег в долг, наверняка потребуются большие затраты.
Я пришла домой и сразу легла в постель. Мамы еще не было, а я не хотела, чтобы она видела мое лицо в этот вечер. Боялась, что не сдержусь, разрыдаюсь. Вот если появится хоть какая-то надежда, мне будет легче контролировать себя. Ведь самое страшное — это осознание собственной беспомощности.
Не помню, чтобы в ту ночь мне снились какие-то руководящие сны. Но, проснувшись, я четко знала, что мне делать. Как будто Господь в уши нашептал. Я дождалась, когда мама уйдет на работу, вытащила из-под подушки и засунула в сумку ее медицинскую карту, прихваченную вчера из диспансера. Потом вымыла волосы и поехала в свой родной город.
В полдень я уже входила в кабинет главврача. Все в этот день складывалось удачно: у Левитина был неприемный день, он в своем кабинете разбирал какие-то документы, а я даже не стала спрашивать разрешения. Просто открыла дверь и вошла в небольшой квадратный кабинет, заставленный стеллажами с книгами и просто бумагами. Леонид Анатольевич сидел за столом, тоже наполовину скрытый кипами бумаги. На незваную посетительницу посмотрел без раздражения, скорее, с любопытством.
— Здравствуйте, — сказала я.
Леонид Анатольевич прищурился близоруко, потом вдруг быстро-быстро моргнул пару раз — ресницы у него были как у Марка — и ответил:
— Здравствуйте, Сима.
Хоть на этот раз он не назвал меня «девочкой». Да и обращаться начал на «вы».
— Садитесь, — предложил доктор, а сам галантно привстал из-за стола. — Что-то случилось? Проблемы со здоровьем?
Я была рада и тому, что он сразу перешел к делу.
— Да, со здоровьем, Леонид Анатольевич. Только не у меня — у мамы.
— Что-то серьезное? — поспешил с вопросом главврач.
— Да. Очень. Питерские врачи от нее отказались. У меня теперь надежда только на вас.
Леонид Анатольевич собирался было присесть, но застыл на месте, услыхав мои рубленые фразы. И переспросил растерянно, собрав складками лоб:
— Женя больна? Что с ней?
Я стала доставать из сумки мамину карту, руки мои тряслись и комкали бумагу. Я положила тонкую стопку на стол доктора — и замерла в ожидании.
Леонид Анатольевич просматривал бумаги очень долго. Его лицо вроде бы ничего не выражало, губы плотно сжались, но по чему-то неуловимому в глазах я понимала — дело очень плохо. Когда каждая справка была просмотрена по два раза, он отложил карту в сторону и глухо произнес:
— Тут, полагаю, не все анализы, которые делают в подобных случаях. Да, Сима, я согласен, ситуация очень серьезная.
— Но что-нибудь еще можно сделать?!
— Симочка, поймите, если бы мы были всесильны… — завел главврач.
— Подождите, Леонид Анатольевич, я знаю, что вы сейчас скажете. Что вы не боги, да? Я знаю, что ваша жена тоже болела, вы лечили ее за границей, но даже это не помогло. Я ведь не требую от вас никаких гарантий. Но мамин врач сказал, что сделать операцию все-таки можно. Хотя бы попытаться. Но очень важно, чтобы ее сделал человек, которому не безразлично, что с ней будет, понимаете? Нужен врач, который верит в результат или хотя бы пытается верить! Поэтому я вас прошу, чтобы именно вы сделали эту операцию. Вы нам поможете?
Леонид Анатольевич молчал. Я просто проваливалась в пропасть отчаяния. Потом он все-таки сказал:
— Не знаю, Сима, что вам сказать. Операцию надо делать срочно, в ближайшие недели. Результат ее сложно предсказать. Пока ведь ваша мама работает и вполне неплохо себя чувствует? Так вот, в случае неудачи операция просто сократит ее жизнь.
— Но ведь ничего нет страшнее, чем бездействие! — не сумев сдержаться, закричала я. — Пусть так, но мы хотя бы попытаемся что-то сделать. Что толку доживать какие-то месяцы со смертельным страхом в душе? Я умоляю вас, Леонид Анатольевич, помогите! Сделайте это для нас с мамой и для себя тоже. Ведь вы этим все искупите!
