Мама пробормотала что-то в том духе, что в моих глазах она выглядит старой рухлядью, у которой кроме плохого здоровья ничего личного быть не может.
— Кстати, а почему ты ему отказала? — спросила я, немного успокоившись. — Он тебе не нравится, да?
— Почему же, — проговорила мама. — Леня — замечательный человек, таких, наверное, единицы остались.
— Он тебе нравится, но как дядя Саша, верно? Жалко… Он бы присматривал за твоим состоянием…
Тут мама издала негодующий стон. Какое-то время мы сидели молча. Я наслаждалась покоем и почему-то думала о Нинкиной свадьбе. Кажется, мне все-таки удастся на ней погулять.
— А ты, Сима, меня удивила, — вдруг каким-то особенным голосом произнесла мама. — Я думала, что с тебя уже достаточно этой семейки. Что ты и слышать не захочешь о подобном союзе.
— Так ты поэтому отказала? — встрепенулась я. — Ерунда, мамочка, можешь срочно соглашаться! Леонид Анатольевич мне нравится, а Марк — Марк сейчас далеко, надеюсь, он даже не выберется на вашу свадьбу. Все остальное я переживу.
Мама вздохнула:
— Да нет, солнышко, не только в этом дело. Ну какая из меня сейчас невеста? Нужно продолжать лечение, и неизвестно, во что я превращусь через пару месяцев.
— Ну так вот, мама, будет лучше, если Леонид Анатольевич станет тебе всячески помогать, контролировать, — снова встряла я.
— Все, молчи! — Мама даже ногой топнула. — Умереть охота от таких речей. Не выхожу, и весь разговор!
И я поспешила заткнуться.
В тот вечер впервые за все эти тяжкие недели я направилась после больницы не к Нинке, а домой, в нашу старую квартиру. Вдруг мне захотелось увидеть ту обстановку, которая окружала меня во времена моего взросления. Наверное, это означало, что душа моя начала понемногу восставать из пепла. В тот день я впервые поверила в то, что впереди есть что-то хорошее, а не только болезни, горе и одиночество. И что жизнь не такая уж хрупкая штука, чтобы расколоться вдребезги при первом же испытании. Словом, я вместе с мамой пошла на поправку.
В квартиру я вошла на цыпочках, как будто боялась разбудить спящие в ней воспоминания. И поразилась: все здесь осталось по-прежнему, даже запах был прежний. Не тот, который поселяется в пустующих квартирах, — тяжелый и затхлый, — а запах свежих яблок, брошенных в заварку. Я скинула сапоги и побежала в свою комнату. Дверь в нее пронзительно заскрипела, словно спросила: где же ты была, юная хозяйка? На письменном столе возвышалась стопка книг. Я подошла, взяла в руки ту, которая лежала сверху, хмыкнула: книгу я так и не сдала в библиотеку прежней школы. Пыли особой не было, — наверное, мама прибралась, когда была здесь в последний раз. И вот еще удивительно: моя кровать была аккуратно застелена, и вряд ли это белье пролежало здесь пять лет. Видимо, мама думала о том, что в наш город меня могут привести печальные обстоятельства. И пыталась по мере сил облегчить мой быт. Как знать, может быть, и в холодильнике найдется какая-нибудь вкуснятина длительного хранения.
Я бросила взгляд на стену над кроватью. Там все так же висела порыжевшая картинка, котята в металлической рамке. А за ними — портрет моего гипотетического отца. Надо бы когда-нибудь посмотреть на него. И запрятать подальше — или совсем выбросить.
В дверь позвонили. Я вздрогнула, приросла к полу. Ну кто, скажите на милость, может звонить в квартиру, в которой уже много лет никто не живет? Может, это грабители пришли проверить давно присмотренный объект? Несколько секунд я колебалась: затаиться или открыть? За дверью была тишина. Когда через полминуты звонок повторился, я, уже не раздумывая, побежала в прихожую и распахнула дверь настежь.
На пороге стоял Марк. Я так растерялась, что спросила его почти сердито:
— Зачем пришел?
— Ты меня искала, — не то спросил, не то сообщил Марк.
— Ничего подобного! Я вообще с мамой в больнице все время провожу.
— Я знаю, — кивнул Марк. — Но твоя мама спросила обо мне моего отца. Ты сказала ей, что я где-то далеко. Отец передал мне. Я решил сам зайти и сообщить, что я на самом деле очень близко. И все время был неподалеку.
Я посмотрела на него недоуменным взглядом. Марк пытался улыбаться, но глаза были невеселые. Я пожала плечами:
— А Люба сказала мне, что вы уезжаете за границу, на постоянное место жительства. Я думала, это уже произошло.
Марк перестал улыбаться:
— Когда она тебе это сказала?
— Пару недель назад, в больнице.
Марк переступил с ноги на ногу, выразительно посмотрел на порог. Но я так и не сообразила пригласить его в квартиру.
— Да, — сказал он. — Люба действительно собирается уехать к родителям. Это произойдет, когда будут окончательно оформлены все документы, как выездные, так и… наши с ней.
Пресловутое слово «развод» Марк сумел обойти.
Вот тут я растерялась:
— Но почему же Люба мне сказала, что вы уезжаете вдвоем?
— Ну, такой уж у нее характер, — печально произнес Марк. — Увидела тебя и не смогла удержаться, понимаешь? Ты уж ее извини. И меня тоже. Если сможешь, конечно.
В самый разгар весны, когда окончательно отступили сырые холода, мама вышла из больницы. До ее окончательного восстановления мы решили жить в нашей квартире. На следующий день ошалевшая от свободы мама потащила меня в салон выбирать свадебное платье. Я удивилась, — раньше мама видеть не могла эти молочно-кружевные одежки.
Конечно, мы ничего не купили. Мама заставила меня примерить каждое платье, а потом удовлетворенно заметила, что я слишком хороша для этого варварского безобразия. Пока я в кабинке освобождалась от тысячи пуговок и застежек, мама куда-то исчезла и появилась снова — в великолепном красном платье со шлейфом. Платье ей очень шло.
— Не слишком ли для матери невесты? — спросила я. — На твоем фоне я буду выглядеть бледной молью.
— А может, мать невесты и сама хочет впервые в жизни побывать невестой? — сказала мама и очень выразительно на меня посмотрела.
— Опять твои шуточки?
Мама издала продолжительный вздох.
— Тяжело, когда тебя списывают со счетов.
— Да нет, мама, — поспешила исправиться я. — Просто интересно, кто счастливчик. Неужели тот санитар, который вечно пялился на тебя в коридоре?
— Бери выше.
— Ага, значит, все-таки Леонид Анатольевич? Интересно знать, почему ты его полтора месяца мариновала, а теперь вдруг согласилась?
Мама посмотрела на меня удивленно и произнесла с укором:
— Дурочка ты, Сима. Неужели думала, что я воспользуюсь счастьем, которое у тебя отобрала?
— Ох, мама, а мне это даже в голову не пришло. — Я даже поежилась от смущения.
Мама обняла меня и поцеловала, как в детстве, в макушку. Благо стояла она в этот момент на приступочке. И прошептала мне в ухо:
