И еще я ждала. Каждый день, когда подходили к концу уроки, я представляла, что сейчас спущусь в раздевалку, там ко мне подойдет мужчина с удивительно знакомым лицом и скажет: «Сима, я должен тебе кое-что сказать. Пойдем посидим на скамеечке в сквере».
В то время нам еще не так упорно внушали, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми. Да и маньяков, на мое счастье, было гораздо меньше. С годами, конечно, тоска по отцу перешла в другое качество. Я все чаще стала думать о нем с досадой. Ведь, как ни крути, он бросил меня и маму. И до сих пор так и не удосужился меня отыскать.
После обеда маму вызвали на работу. За ней в срочном порядке примчалась редакционная потрепанная «Нива». Уж не знаю, что такого произошло в стране — очередной путч или Ельцин отмочил какую-нибудь штуку. После ее ухода мне стало совсем тоскливо. В голову полезли мысли о том, что я, наверное, какая-то не совсем полноценная женщина. Например, моя подруга Нинка всегда говорила торжественно: «Я полюблю того, кто полюбит меня! И плевать на его внешность, главное, чтобы человек был хороший». Вот это мне казалось истинно женской позицией. А у меня что? Одни капризы. Еще через полчаса мне начали названивать подружки, взволнованные вопросом, пойду ли я на день рождения к Андрюхе. Особенно волновалась Нинка. Недаром я подозревала, что ей понравился какой-то парень из секции.
С Нинкой мы дружили с первого класса. Она была смешной девчонкой, немного похожей на бурундучка. Вроде и не толстая, но пухлые щечки торчали, будто за ними было что-то припрятано. Маленький носик совсем проваливался между ними, а большие темные глаза выглядывали из-за щек, как два солнышка из-за холмов. Из-за щек Нинку постоянно дразнили, и когда она сидела за партой или за столом, сильно сжимала щеки ладошками, будто хотела придать им более симпатичную форму.
Нинка была самой доброй девочкой на свете, к тому же отличница и гордость школы. Имея такую подружку, как она, можно было вообще не учить уроки. Но меня волновало Нинкино будущее. Я понимала, что ей не так просто будет встретить человека, который полюбит ее. За себя-то я не беспокоилась: знала, что мое счастье где-то на подходе. Но я поклялась себе, что, даже если рано выйду замуж, все равно не оставлю Нинку и постараюсь найти ей кавалера. Вот почему, услышав в трубке взволнованный Нинкин голосок, я решила пойти на день рождения.
Ох, лучше бы я отключила телефон и залезла с книгой в постель! Идти пришлось сначала через весь город, потом пересечь железнодорожные пути и топать еще минут двадцать по бездорожью. Конец лета выдался сухой и горячий, стоило сойти с асфальта — земля разлеталась под ногами облачками пыли. Пыль оседала везде, даже на языке. В мои новенькие туфли на вполне солидном каблучке очень скоро набились песок и камни, ступни саднило, будто с них содрали кожу. Рита свалилась в овраг и теперь оплакивала свое выходное платье с дыркой на бедре. И что самое удивительное, винила во всем меня, потому что в момент ее падения я как раз передавала слова о первом прикосновении, и подружки громогласно не соглашалась с Лермонтовым и моей мамой.
Наконец, мы вышли к дому Андрея. Подружки, оказывается, здесь прежде бывали, я же оказалась в гостях в первый раз. Я даже не подозревала, что Андрюха живет в собственном доме с забором и огородиком, аккуратно поделенном на участки и засеянном всякими неведомыми мне растениями. Нас вышли встречать его родители, совсем пожилые: худенькая мама в платочке и отец в тельняшке и болотных сапогах, многословный и суетливый. Проводили в дом, маленький, тесный, словно игрушечный. Андрюха на кухне жарил мясо, при виде меня он сильно покраснел, что вообще-то случалось с ним не часто.
И вот удивительная вещь: девчонок посадили в комнате и дали им альбомы с фотками, а меня сперва заставили чистить картошку, а потом накрывать на стол. Почти все время, пока я трудилась, Андрюхина мама не спускала с меня глаз, бродила за мной по пятам, что-то шептала себе под нос и часто протирала глаза кончиками платка. Может, они у нее слезились или мои неловкие телодвижения вгоняли ее в отчаяние. А отец — так просто крутился вокруг меня, неловко подшучивал и пару раз постучал мне по спине рукой, как будто обухом огрел. В общем, через полчаса меня трясло от злости, ложки и вилки так и валились из рук. Хорошо еще, стали собираться ребята. Когда сели за стол, Андрюха тут же оповестил:
— Это Симочка стол накрывала. И кое-что даже сама готовила. Не слишком уверенно справлялась, но мы работаем над этим.
Все посмотрели на меня такими понимающими глазами, что мне захотелось чего-нибудь разбить. Конечно, когда какое-то блюдо оказалось пересоленным, все тут же стали подшучивать надо мной и спрашивать со значением в голосе, в кого это я влюблена. Хотя к этому блюду я вообще не имела никакого касательства. Андрюхин отец притащил и водрузил в центр стола огромную бутыль с деревянной затычкой и узором из паутины. Сперва выпили за новорожденного единственную бутылку дефицитного шампанского, а потом навалились на эту бутыль. К счастью, там оказался не самогон, как я по неопытности подумала, а ягодная настойка, сладковатая, приятно пощипывающая язык. Я тут же забыла наставления мамы, что один бокал надо растягивать как можно дольше и ни в коем случае не пить до дна. Я лихо осушила один, потом другой и с удивлением отметила, что настроение стало если не праздничным, то хотя бы не таким мрачным.
— Надо закусывать, Сима, — подсказал чей-то голос у меня над ухом.
Я прищурилась на тарелку с вареной картошкой, которая расплывалась у меня в глазах. И вдруг — о ужас! — заметила, что одна из картофелин лежит на блюде наполовину в мундире. Как хорошо, что я заметила ее первая, иначе не избежать бы мне новой волны насмешек. Воровато оглянувшись, я нацелилась на картофелину вилкой, наколола и перетащила на свою тарелку. В следующий момент, чтобы окончательно скрыть следы преступления, я запихнула ее в рот целиком.
Глаза вылезли из орбит, щеки оросились слезами. Картофелина оказалась раскаленной изнутри, кроме того, мне стало ясно, что я не смогу разжевать ее, не выплюнув частично на тарелку. Вот будет стыдобища! Я судорожно сглотнула — и проклятая картофелина встала мне поперек горла. Воздух в легких закончился. Я вскочила и бросилась во двор.
В какой-то миг мне показалось, что я непременно задохнусь и умру посреди зеленых насаждений. Я согнулась пополам, зашлась в судорожном кашле — и гадская картофелина вылетела на дорожку. Из последних сил я поддала ей ногой, отсылая под ближайший кустик, и присела на ступеньку дома, стирая с лица и шеи испарину. Ноги дрожали так, что стукались коленки.
— Что случилось? — Кто-то склонился надо мной. Конечно, это был Андрей. — Плохо стало?
— Да, замутило что-то, — прохрипела я. — Немного посижу и вернусь.
— Я тебя не оставлю, — возразил Андрей с таким торжественным тоном, будто речь шла о всей оставшейся жизни. И уселся рядом со мной. Удивительно, как это некоторые люди не понимают, что в их внимании совсем не нуждаются. — Слабенькая ты у нас, — нежно вглядываясь в мое лицо, вздохнул Андрей. Хорошо хоть, не сказал «у меня». — Тебе надо побольше на воздухе бывать.
