Дрезина влетела в следующий туннель, ведущий на Карла Маркса.
Когда-то над этой частью города располагался армянский район. А еще раньше — старый город-сосед Ростова Нахичевань-на-Дону. Потому, вероятно, именно этот отрезок метро и облюбовала армянская община, к которой позднее примкнули и представители других землячеств.
Разноязыкие группки, стянувшиеся сюда со всего метро, сумели как-то договориться. Национальные общины смогли ужиться мирно. В итоге на двух станциях — Проспект Шолохова и Площадь Карла Маркса — образовался диковинный союз, получивший впоследствии название Диаспора.
Диаспора жила, и притом жила богато, за счет торговли. Практически вся ее территория представляла из себя сплошной базар, где на продажу выставлялись самые разные товары: от продуктов и жизненно необходимых в хозяйстве вещей до бесполезных, в общем-то, но довольно любопытных диковинок, доставляемых сталкерами с поверхности.
Прилавки, ролеты, разномастные павильончики и необорудованные торговые места стояли вперемежку с жилыми палатками, фанерными, дощатыми халупами на несколько семей и основательными фамильными гнездами, обложенными кирпичом. Непосвященному человеку трудно было разобрать, какие строения предназначались для жизни, какие — для торговли: слишком тесно переплеталось на диаспорской территории и то, и другое.
Базарно-жилые ряды занимали не только обе станции, но и тянулись по туннелям, вплотную подступая к рельсам, так что при необходимости нужную покупку можно было совершить, не выходя из дрезины.
На диаспорские базары наведывалась вся красная ветка. Сталкеры с дальних западных станций тоже были здесь нередкими гостями. Даже «синие» иногда появлялись — те из них, кто мог себе это позволить. Не зря по метро ходила поговорка: «Если что-то нельзя купить в Диаспоре, значит, это нельзя купить нигде».
Честно говоря, Илья никогда не понимал, как можно постоянно жить на круглосуточно работающем рынке, в почти неумолкающем шуме и гомоне. Но время от времени, посещать диаспорские базары было даже приятно. Особенно если в карманах позвякивали патроны или имелась другая ликвидная «мелочь». Ощущение праздника и ярмарочной суеты помогало хотя бы на время позабыть о крысином существовании свергнутого царя природы. И это, пожалуй, было, главное, за чем метрожители шли сюда пешком и ехали на дрезинах. Ну а покупки… Покупки — это уже дело десятое. Хотя, конечно, тоже важное.
Впрочем, так было раньше. Сейчас все выглядело по-другому. Безлюдье, пустота, тишина. Темнота…
Электрический свет на станции и в туннелях погас. Не горели костры на специально отведенных для этого огороженных местах. Не мерцали забранные разноцветными стеклышками безопасные подсвечники и светильники, которые разрешено было использовать на торговых точках. Единственным источником света был фонарик Ашота, выхватывавший из мрака отдельные части безрадостной картины.
Товарное изобилие, от которого прежде разбегались глаза, куда-то бесследно исчезло. Вместе с товаром пропали и люди. Среди поваленных прилавков и порушенных построек не наблюдалось никаких признаков жизни. Не сновали торговцы с тюками и коробами, не толпились в узких проходах покупатели и зеваки, не шныряли карманники. Не слышались голоса зазывал, не было азартной торговли и горящих глаз.
Такими диаспорские базары Илья еще не видел.
— Ишь, нас заставляют работать, а своих всех уже эвакуировали, — не прекращая качать рычаги дрезины, сердито процедил Бульба.
«Ну, положим, не всех», — мысленно возразил ему Илья. Диаспорских тоже немало у стены осталось. К тому же к работам из беженцев были привлечены только крепкие и здоровые мужчины. Обременять трудовой повинностью женщин и детей Диаспора не стала.
— И манатки свои унесли! — тихонько возмущался Бульба, зыркая по сторонам.
Унесли… Но это свидетельствовало лишь об организованности и предусмотрительности диаспорских. В самом деле, оказаться на чужой станции с пустыми руками — не самая радостная перспектива. А товар диаспорских — это все-таки не станки и железки сельмашевцев. Такой товар можно упаковывать и забрать с собой. Хотя бы часть товара. Самую ценную часть. Ту, на которую можно купить себе еду, кров. Жизнь.
А остальное — попрятать до лучших времен на станционных и туннельных складах.
— Сейчас, наверное, на Карла Маркса настоящее столпотворение, — снова попытался завязать разговор Бульба. На этот раз — громче и обращаясь уже не только к Илье, но и к конвоиру-охраннику. — Если столько народу разом туда ломанулось, а?
Не дождавшись ни от кого ответа, Бульба замолчал и обиженно засопел.
Охранник в вагонетке тоже притих. Только поворачивал фонарь вправо-влево, осматривая царящее вокруг запустение. Видимо, созерцание некогда шумных родных базаров действовало на Ашота угнетающе.
Тишину нарушали лишь поскрипывание рычагов и стук колес. По безлюдному туннелю разносилось эхо катящейся Дрезины.
Илья прикрыл глаза. Монотонная физическая нагрузка, однообразное движение тела и размеренное покачивание скрипучего рычага дрезины вводили его в состояние, близкое к трансу Илья вспоминал, как было здесь когда-то… Вспоминалось хорошо. Ярко, четко.
* * *
Они стояли на краю платформы. Втроем.
Илья, Оленька и Сергейка…
Впереди был шумный туннель, освещенный множеством огоньков, пробивавшихся из-за разноцветных стекол. Такие веселые, праздничные светильники — красные, желтые, зеленые и синие — манили к прилавкам со всякими всякостями. Улыбчивые торговцы и торговки зазывали покупателей, Шум, гам, возня, суета… Людей было много. Даже колея была занята. Впрочем, дрезины по диаспорской территории всегда ездили медленно.
— Ну что, прогуляемся от Шолохова до Карла Маркса? — предложил Илья. — Потом поймаем дрезину и махнем домой.
— Давай, — с радостью согласилась Оленька. Против прогулок по диаспорской ярмарке она никогда не возражала.
— «Шолахва», «Каламакса», «Шолахва», «Каламакса». — Переиначив названия станций на свой лад, Сергейка наморщил лоб. — Мам, пап, а что такое «шолахва» и «каламакса»?
— Не что, а кто, — улыбнулась Оленька. — Люди такие были. Михаил Шолохов и Карл Маркс.
— Карл Макс. — Сергейка, до глубины души пораженный неожиданным открытием, открыл рот. — Один человек и два имени. Он мутант? С двумя головами? А как его фамилия?
— Не Макс, а Маркс, — терпеливо объяснила Оленька. Все-таки иногда, чтобы отвечать на вопросы любопытного Сергейки, требовалось недюжинное терпение. — Маркс — это и есть фамилия.
— Странная фамилия.
— Немецкая, кажется. — Оленька задумалась. — Или еврейская. Точно не помню.
— А немецы и евреи это кто? Не мутанты?
— Нет. Люди. И не «немецы» надо говорить, а «немцы».
— А с какой они станции?
Илья тихонько вздохнул. Ребенок, весь мир которого ограничивался туннелями метро, и не мог, наверное, задавать иных вопросов.
