– Да, но не риск ради риска, – резко ответил я, опуская даже обязательное звание.
Кажется, он оторопел. Во всяком случае, следующий его вопрос звучал почти человечески:
– Ты что же, предлагаешь повернуть назад?
– Может ли научная часть дать ответ, как далеко ещё до истока? – вместо ответа повернулся я к госпожам обер-лейтенантшам. И те ничего, стерпели столь ужасное нарушение субординации...
– Если наша аппроксимация верна... то ещё примерно сто метров по прямой, – ответила Мартина. – Условно-критическая дистанция до потока будет достигнута через двадцать метров... если мы всё посчитали правильно. И пещера внезапно не сузится.
– Оставайтесь здесь, – внезапно решился я. – Микки, Мумба! Пристегните меня и будьте готовы вытащить.
– Смелое решение, штабс-ефрейтор, – напыщенно сказал секурист. – Фатерлянд тебя не забудет...
Я не ответил. Поправил ремни огнемёта. Встряхнулся.
– Штабс-ефрейтор! – выскочила Грета. – Возьмите камеру. Так... закрепим на плече...
Камера была мне совершенно ни к чему, но тут уже ничего не поделаешь.
– Ждите меня.
– Поддерживай связь, штабс-ефрейтор! – крикнул секурист.
Как будто я сам могу выключить переговорник...
...Очень скоро мне пришлось уже ползти вдоль стены. Коричневый поток начал как-то подозрительно бурлить, на поверхности лопались пузырьки, но это пока ещё были обычные пузырьки воздуха. Слизь словно бы закипала изнутри; пока ещё это не истинные зародышевые пузыри, но, чувствовалось, скоро дойдёт и до них. Я замер, затаился у стены, хотя ясно, что поток реагировал не на движение и не на тепло. Каким-то образом он чувствовал само моё присутствие. Всё-таки нет, не совсем иммунная система. Сложнее. Эффективнее.
Пещера на самом деле плавно сжималась. Как и сказала Грета, проползти мне удалось немного. Метров тридцать пять – сорок, чуть больше, чем было предсказано, но тем не менее. Несмотря на все мои усилия, свет даже самого мощного фонаря упирался в плотную завесу мрака.
– Видишь его, штабс-ефрейтор?
– Никак нет, господин риттмейстер. На экране что-то есть?
– Ничего нет. Темнота. Видим поток, стены... впереди ничего.
– Я иду дальше, – внезапно решился я.
Я не мог отвести взгляда от зловеще булькающей поверхности. Я смогу сделать один выстрел, огнемёт задержит тварей, но для этого мне надо их опередить. Хоть на полсекунды, а опередить.
Ещё метр. Ещё один. Ещё полметра. Пузырей всё больше, и мне кажется, что отвратительный запах кипящей сыворотки пробивается даже сквозь абсолютную защиту дыхательных фильтров. Броня сейчас приведена в максимально напоминающую скафандр конфигурацию. А по лбу катятся, катятся, катятся капли холодного пота, и страх рвёт внутренности, словно когтями громадного зверя.
Зачем я здесь? Разве это нужно для моей цели? Конечно, карьера и всё такое прочее, но... мёртвый я точно уже: ничего не сделаю. Всё для фронта, всё для победы – и мои предки бросались под танки с гранатами, раненые подрывали себя и товарищей, чтобы не попасть в плен, – а я боюсь сделать то, что представляется единственным возможным решением в данной ситуации.
Я зажмурился и внезапно представил это себе до невозможности чётко...
На всю команду хватит трёх быстрых выстрелов. Тела спихнуть в поток, и никто никогда не найдёт их. Камеру и оборудование – туда же. Конечно, если ведётся прямая передача на штаб... Тогда предварительно хряпнуть камеру о камень. Разумеется, чисто случайно. И все. Концы... гм... в слизь. Никто ничего не узнает. Скорее всего ещё и медаль дадут. Идти дальше – почти верная смерть. Так, как Глинка, ещё можно – когда тебя страхует всё отделение. А если мы все сунемся дальше, где стены пещеры сходятся почти к самому потоку, не оставляя места, – то моё отделение во главе со мной всё останется здесь. И тогда действительно всё окажется напрасно. Всё окажется напрасно...
Захотелось взвыть от невыносимо давящей боли в груди.
Ну, что же ты стоишь, Рус? Впереди – смерть. Нелепая и страшная, которая не принесёт никакой пользы твоему народу. Это не закрыть грудью амбразуру или подорваться вместе с утюжащим наши окопы «тигром». Это совершенно бесполезно и бессмысленно. Поэтому поворачивай назад... только предварительно сделай одно неловкое движение, и хрупкий окуляр камеры разлетится дождём стеклянных брызг. Потом ты вернёшься. И аккуратно тремя выстрелами отправишь всех в Аид.
А как же Гилви? Гилви с...
А что Гилви? Ты забыл, что у неё на петлицах? Двойная S – так просто не дается. Она теперь такой же враг, как и все остальные. Уничтожить её – оказать большую услугу Новому Крыму. И всем, кто ещё осознаёт себя русскими, а не подпоркой при «стержневой нации».
Я лежал, не шевелясь, минут пять. А потом, словно в страхе перед неизбежным и пытаясь оттянуть его ещё хоть на малое время, опять пополз вперёд. До потока слизи осталось всего метра два. Критическая дистанция, —если судить по случаю с Глинкой.
Бурлит и пенится поток, словно кто-то сунул мощный походный кипятильник в этот, извините, протухший суп Вспучиваются и лопаются пузырьки. Воздух, воздух, воздух... стоп!
Коричневое плотное яйцо. Оплетённое тугой сеткой пульсирующих, теряющихся в глубине сосудов. Наверное, всё это время поток тщился создать нечто, пригодное для боя. Всё-таки зародышевые яйца здесь ещё очень малы. Им нужны и свет и простор... окончательно дозреть они могут только там, внизу, в «реакторе»...
Я не знаю, откуда всё это лезет мне в голову. Однако же лезет.
Коричневый пузырь вздувается. Матово поблёскивая, с него стекают последние капли слизи. Я вижу, как словно бы рука опытного хирурга пережимает ведущие к нему сосуды и ловко, аккуратно перерезает артерии, так, что не просачивается ни капли. Я понимаю, что никакого скальпеля и никакого хирурга там нет, есть сложнейший, великолепно отрегулированный каскад энзиматических реакций. Протеазы, их активаторы, их ингибиторы... катализаторы... и всё такое прочее. Тот, кто это сделал – Бог или природа, – был истинным гением.
Как заворожённый, я смотрю на пузырь. По плотной коричневой оболочке пробежала трещина, другая... кожистые покровы расходятся с мокрым чмоканьем, и я вижу создание – что-то вроде всё того же «жука», но со стрекозиными крыльями, крупными многофасеточными ярко-зелёными глазами, что, по-моему, способны светиться в темноте, вздутым (и равномерно пульсирующим) брюшком, сквозь которое просвечивают зелено-коричневые внутренности, и внушительных размеров крючковатыми челюстями; чуть пониже их вздрагивает, словно от нетерпения, острая игла жала, с неё одна за другой скатываются мутно-желтоватые капли. Тварь переполнена ядом, она не в силах даже удержать его в себе.
Мы смотрим друг на друга. Я, закованный в броню, высшее достижение человеческой мысли, – и неведомое существо, только что вылупившееся из глубины живородящего потока, с одной-единственной целью – убивать.
