Мы смотрим друг на друга. В наушниках вдруг раздаётся истошный визг Гилви. Что-то вроде «стреляй, Рус!».
Я не реагирую. Я смотрю на «жука». Тот медленно расправляет стрекозиные крылья, с гудением взлетает, зависает над краем потока. Смотрит в упор на меня. А я – на него.
И тут мои руки сами делают совершенно невозможный поступок. Они, руки, словно стремятся повернее и побыстрее покончить со мной. Никогда не думал, что буду склонен к суициду.
Мои руки поднимают забрало. Не обращая внимания на безумную пляску алых предупредительных огней на всех мыслимых индикаторах. Мне кажется, что я слышу словно чей-то слабый голос, на самом пределе слуха, или даже нет, на самом пределе мысли. Меня вдруг вновь захлёстывает то странное состояние, которое я уже испытал один раз – тогда, в коридоре «Мерены», когда решалась моя судьба и Валленштейн с моим ротным как раз и спорили с риттмейстером, моим нынешним спутником...
Я знаю, что должен открыть забрало. Странно, но я не чувствую одуряющей вони, я вообще ничего не чувствую. Всё, что остаётся в этом мире, – зелёные фасеты «жука»-убийцы в полутора метрах от меня. Его крылья трепещут, однако он не двигается с места.
Мы смотрим друг на друга. Ни он, ни я не шевелимся.
44
Я начинаю говорить. Нет, я не произношу мысленно слова. Я просто мыслю. Разворачиваю полотнища образов, невесть откуда взявшиеся в моей памяти. Я вижу древний океан, ещё безжизненный. Пустынные берега. И самые первые комочки живой слизи в полосе тёплых прибрежных вод. Такие же живые комочки, как и тот, из которого возник мой визави. Я вижу, как усложняется тело, как появляются всё новые и новые виды; передо мной словно проходит вся история эволюции – подобно тому, как перед умирающим человеком якобы проносится история всей его жизни. Передо мной проносится история человеческого рода. Мелькают причудливые формы, каких я никогда не видел ни в каком учебнике палеонтологии. Вздымаются горы и высыхают моря. Твари бьются за существование. Но в основе своей – мы всё те же крошечные комочки живой слизи в полосе прибоя. Нам нечего делить. Мы – одно и то же. Мы —живые.
45
«Жук» внимательно «слушает». Он не шевелится. «Мы одной крови – ты и я», – шёпотом произношу я всплывшую из детства фразу Маугли. «Мы одной крови – ты и я», – говорят вереницы картин из моей памяти. Расходятся, порычав друг на друга, два каких-то зверовидных ящера. «Мы не сделаем друг другу вреда». Разлетаются в разные стороны два птеродактиля. «Мы поделим добычу». Показав друг другу клыки, скрываются в противоположных друг от друга зарослях два саблезубых тигра. «Мир достаточно велик для нас обоих». Это говорится не словами. Образами. Отчего-то мне кажется, что «жук» способен воспринять то, что я сейчас вижу сам.
Тварь не движется. Кажется, она в неуверенности. И я, вдохновлённый, продолжаю:
«Мир огромен. Ты можешь быть свободным». Исполинские степи, трава, мелкие водоёмы, там, где мать-земля вытолкнула на поверхность водяные жилы. «Ты можешь жить. Сам. Необязательно выполнять приказы». Понятно, что слов тварь не поймёт. Я просто думаю о том, как прекрасен может быть полёт ранним утром над покрытыми росой травами, как замечательно будет танцевать в тёплых лучах заходящего солнца над прудом, где ты живёшь, и даёшь жизнь потомкам, и род твой не пресекается. Никогда. Вечна цепь жизни, в ней миллионы звеньев – зачем же вырывать своё собственное?..
Не знаю, что он может понять, мой собеседник, которому даже нечем мне ответить. У него лишь простейшие нервные узлы, предназначенные для одной-единственной цели – найти и уничтожить. Инстинкт самосохранения, равно как и инстинкт продолжения рода, думаю я с запоздалым раскаянием, в них скорее всего не заложен.
Однако «жук» не двигается. Я чувствую накатывающуюся откуда-то волну физически ощутимого жара, словно ненависть. «Жук» как-то нелепо дёргается, словно его держат незримые нити; и вдруг из ровно катящегося потока взлетает серый язык слизи. Он мгновенно охватывает тварь и ловко, словно на самом деле язык живого хамелеона, втягивается обратно вместе с добычей. Несколько мгновений я могу видеть агонию моего молчаливого «собеседника» – его мгновенно окружает подобие сероватой капсулы, тянутся жгутики сосудов, и вот уже начинает работать кислота, стремительно растворяя покровы, обнажая нехитрые внутренности... Поток уносит место казни прочь от меня, я теряю его из виду, по течению валят и валят всё новые сотни, тысячи коричневых пузырей.
Очень похоже на казнь «усомнившегося». Но нет, что я, – мотаю головой. Человеческие понятия об этике тут неприменимы. Скорее это организм уничтожил собственную клетку, где случайно началась малегнизация, а иммунная система пока ещё сильна и быстро распознаёт уродов, не давая им ни единого шанса...
И тем не менее я испытываю грусть. Словно мы на самом деле могли бы... чёрт, подружиться! – с этим самым «жуком»...
Кажется, поток в некой растерянности. Хотя иммунитет не может быть в растерянности. Он может быть временно угнетён, даже подавлен, когда реакции замедлены и ослаблены. Не знаю, получится ли у меня второй раз этот же фокус, так что лучше не рисковать.
И я ползу дальше. Словно на самом деле – увидеть исток и умереть.
Сходящиеся стены прижимают меня ещё ближе к потоку, он по-прежнему пузырится, но коричневые «яйца» на поверхность больше не выскакивают. Он признал меня за своего? Да нет, такое невозможно. Разве что на время, подобно тому, как во время болезни способность организма распознавать «врагов» может ослабляться...
Что-то кричат в переговорник... не отвечать, не отвечать... я сам сейчас – плывущий в слое тёплой слизи зародыш... ничего больше... ничего больше.
Пока меня пропускают. Кажется, что я ползу так уже бесконечно долго. Секунды, секунды, секунды... я – это не я. Я крошечный коричневый пузырёк... ничего больше... ничего больше...
Завеса мрака плавно и мягко смыкается за мной. Это что-то вроде плотного роя крошечных насекомых – но на меня они внимания не обращают. Их дело – создавать завесу. Больше они ни на что не запрограммированы.
И тут, в небольшой совсем пещерке, я увидел исток. Увы, не сияющий инопланетный артефакт. Не неведомое.
Мы были правы. «Амёба». Та самая «амёба». Громадный пухлый шар в каменном бассейне явно искусственного происхождения. Сверху через узкие щели струится вода. Поверхность «амёбы», почти что чёрная, бурлит и ходит волнами. Через широкий проём в стенке бассейна вытекает «продукт» – коричневая слизь. Зародыши ещё слишком мелки, сейчас это просто икринки, не больше.
Я не шевелюсь. Замираю, вжимаюсь в пол. В принципе, больше тут делать нечего. Надо просто отловить одну из таких «амёб», посадить в цистерну, и изучай, сколько влезет.
Я включаю коммуникатор.
– Видно меня? Есть сигнал?
Молчание. Коммуникатор тоже мёртв, как камень. Заблокировали связь? Эти милые мушки-толкунцы играют, помимо всего прочего, роль настоящего экрана?
