– Я не лукавлю, мадам. Я ответил на те вопросы, на которые обязан был ответить согласно конвенции. Что касается всего остального, могу лишь заявить ещё раз – никаких пленных я не освобождал. Я знал, что... Дзамайте находится среди них, но не предпринял никаких попыток освободить её или же остальных. Это есть моё последнее слово. Отведите меня к моим людям.
– Тебя отведут к твоим людям, штабс-ефрейтор, когда мы сочтём это необходимым, – прищурилась Дариана. – Тогда мне придётся ещё поспрашивать тебя. Раз уж ты решил прикинуться крутым имперским штабс-ефрейтором.
– Спрашивайте, мадам. Я не думаю, что вы сами захотите нарушать Женевскую, Гаагскую и прочие конвенции, поэтому не знаю, чем ещё смогу быть вам полезен.
Дариана и Кривошеев опять переглянулись. Словно никак не могли решиться на что-то.
– Разве что вы решите выменять нас на ваших, которых взяли на Сильвании, – прибавил я.
Оба моих собеседника молчали и занимались какими-то непонятными «переглядушками». Словно разом проглотили языки. Верно, я повёл себя совсем не так, как они этого ожидали.
– Сделаем ещё одну попытку, штабс-ефрейтор, – вдруг сказала Дариана. – Думаю, тебе будет интересно узнать, что Далия Дзамайте спаслась. Вместе со многими другими пленными. Если бы не твоя ретивость, штабс-ефрейтор, они спаслись бы все.
Я постарался сохранить каменное выражение лица. Здесь уже ничего не изменишь и не исправишь. А следовательно, и нечего давать волю эмоциям.
– Тебе даже всё равно, осталась ли Даля жива или нет? – испытующе осведомилась Дариана.
– Мадам, я не стану отвечать на эти вопросы. Вы, конечно, можете применить физическое насилие...
– Мы имеем полное моральное право его применить, – резко бросила командир Шестой интернациональной. – Империя не признаёт конвенций о гуманном обращении с пленными. Наших товарищей пытают. Тех, кто «не представляет интереса», просто уничтожают. Или, что ещё хуже, – продают Чужим. Это тоже для тебя новость, штабс-ефрейтор?
Я молчал. Пока меня не лупят арматурой и не прижигают сигаретами, буду отмалчиваться. Когда перейдут к пыткам, заговорю – чтобы они поверили каждому моему слову. Для этого придётся потерпеть.
– По глазам вижу, что не новость. И ты, русский, продолжаешь утверждать, что добровольно надел эту форму?
На это можно и ответить.
– Так точно, мадам.
– Ага. Значит, всё-таки до конца в молчанку решил не играть... Это радует. Что ещё скажешь, штабс-ефрейтор?
– Зависит от ваших вопросов, мадам.
Несколько мгновений они оба смотрели на меня. А потом как-то сразу, дружно махнули рукой и вызвали охрану. Каковая и препроводила меня в низкий, тёмный – но сухой и чистый блиндаж, где сидели остальные семнадцать моих товарищей по несчастью.
– Командир! Руслан вернулся! Живой!
– Командир, ты в порядке? Командир, ты как? Командир, ты им ничего не сказал?
– Спокойно, спокойно, ребята, – я поднял руки. – Ничего страшного. Никто меня не пытал. Так... поговорили самую малость.
– И что? Тебя отпустили, командир?
– Они не знают, что с нами делать, – успокаивал я ребят. – Сами слышали – конвенции, фигенции... Никто с тебя, Мумба, твою чёрную шкуру на барабан спускать не собирается. Ладно, ребята. Всё ничего. Мы живы, это главное. Давайте помянем... тех, кто не дошёл. Хоть водой.
...И мы выпили круговую. Простую воду. В молчании, словно шнапс. Никто и не вспомнил, само собой, что обычай этот отнюдь не берёт начало своё в «героических традициях Императорских Вооружённых сил»...
Я как мог постарался успокоить ребят. Особо мрачными и насупленными сидели Гюнтер и ещё трое из «стержневой нации», не моего отделения. Они, похоже, всерьез верили, что их поджарят живыми.
– Мы выберемся, парни, обязательно выберемся, – сказал я. – Только надо набраться терпения и не делать глупостей.
– Тебе хорошо, командир, – поднял голову Гюнтер. – Ты... из ихних. А мы...
– А они тоже не из «моих», – резко ответил я. – Дариана Дарк – она кто? Русская, что ли? Фига. Англичанка. Интербригады её – там каждой твари по паре.
Гюнтер не ответил, только головой покачал.
Я как мог старался поддержать их дух. Травил какие-то байки. Не закрывал рта. Потому что сейчас нельзя было оставлять ребят одних наедине с их собственными мыслями. Глупые сейчас мысли в их головах ходят, не сомневаюсь. По себе знаю.
Если не считать того, что сидели мы под замком, обращение было вполне приличным. И нары имелись с полевыми армейскими спальниками-матрасами, , и все прочие «удобства» – туда, правда, водили под конвоем. Мало-помалу нас всех накрыло тяжёлое, без сновидений, забытьё.
Так началось наше заключение. Для порядка всех ребят по разу вытащили на допрос. Явно для проформы. Никто, похоже, не мог понять, что же с нами делать. Моё поведение спутало интербригаде все карты, так, во всяком случае, мне показалось. Они явно растерялись. Они приняли меня за своего. За работающего «в рядах» «Танненберга» их разведчика. О котором они, командиры «боевых» подразделений, просто не осведомлены. Впрочем, в таком случае они вели себя крайне неумно.
Нас, заключённых, никто не трогал весь следующий день. Даже один раз вывели на прогулку. Под вечер, правда, отправили таскать мусор к сжигалке. Под усиленным конвоем, само собой.
День и два прошли всё так же, монотонно. Кое-кто, правда, начал даже находить в плену некое извращённое удовольствие – никаких тебе побудок, никаких тебе кроссов и никакой вахмистрской ругани. Кормят стандартными полевыми рационами, но живот, как говорится, набить можно.
На четвёртый день нас послали-таки копать какой-то котлован. Работали мы ни шатко ни валко – до тех пор, пока на краю раскопа не появилась Дариана в сопровождении своих мордоворотов и не сделала заявление о том, что нас, скорее всего, обменяют на попавших в плен «бойцов сопротивления». Так что кто хочет обратно, пусть постарается. Первыми станем обменивать «ударников».
Отчего-то никому сидеть особенно долго в плену не хотелось.
На меня теперь тоже никто не обращал внимания. А мне позарез надо было выяснить, что же делает прославленная предводительница интербригад на планете, где непонятными средствами уничтожено всё гражданское население, в считанные минуты подавлена вся планетарная оборона, имперские части, расквартированные здесь, перебиты так же, словно беззащитные овцы стаей голодных волков.
И ради этого, наверное, можно было пойти куда дальше, чем я сперва собирался это сделать. Тем более – само собой – никто из нас ничего не знал о том, что происходит за пределами повстанческого лагеря. Чем заняты имперские силы, что случилось на базе, куда обрушился удар Тучи, отозвался ли кто-нибудь на наши просьбы о помощи? Впрочем, если кто-то и отозвался, сейчас он в лучшем случае рассматривает пустое место. Нет, – оспорил я сам себя, – не совсем пустое. Стреляные гильзы в траве, чёрные проплешины от напалма. Кровь. Обрывки одежды. Достаточно для того, чтобы военный человек разобрался в происшедшем. Не говоря уж о нашем вертолёте – или о том, что от него осталось.
