Человек шагнул вперёд, где-то за моей спиной вспыхнул свет.
– Вы действительно похожи на Его Светлость эрцгерцога, – я старался, чтобы это прозвучало как можно более невозмутимо.
– Я он и есть, – угрюмо сказал Его Светлость регент. – Не притворяйся, Фатеев.
В общем, притворяться действительно не стоило. Его Светлость эргцерцог действительно решил пожертвовать своим инкогнито.
– Так что же за дело у вас, Ваша Светлость?
– Откуда в тебе примесь биоморфа? – загрохотал Адальберт.
Надо признать, что веке в одиннадцатом из него вышел бы отличный правитель. Во всяком случае, на поле боя, когда сшибалась рыцарская конница, его услыхал бы даже самый последний пехотинец.
Наверное, можно было бы сделать круглые глаза и всё отрицать. Мол, какой такой биоморф? Но мне сейчас придётся с ними торговаться, жестоко, ожесточённо, и пусть знают, что я вполне представляю цену своего слова. А что торговаться придётся, я не сомневался. И потому я ответил правдой:
– Результат евгенического эксперимента.
– Кем проведённого?
Я усмехнулся.
– Добровольцами, которые стали моими родителями.
Приятно было увидеть на лице высокородного принца-регента самый настоящий ужас.
– Но… это… – выплюнул он, придя в себя, – настоящее извращение, презрение, попрание всех законов божеских и человеческих… Империя строго запрещала клонирование людей!..
Я молчал, наблюдая за его лицом.
– Каким же образом… – начал эрцгерцог и осёкся. – Сейчас уже не важно, каким. Кое-кто оказался расторопнее всех военных биоцентров. Ты можешь управлять биоморфами, Фатеев?
– Нет, эрцгерцог, не могу. Только притягивать их к себе. Притягивать своей ненавистью.
– Уже немало, – отрывисто бросил Адальберт. – Нам нужна твоя помощь, Фатеев. Нужна Империи, если ты действительно «простой имперский офицер», как утверждал совсем недавно.
– Если вам нужна моя помощь, эрцгерцог, её стоит купить.
Он ухмыльнулся.
– Купить? И только-то? Но разве ты забыл, где находишься? Достаточно моим…
– Ваши специалисты, эрцгерцог, только и смогли, что загнать меня в клиническую смерть. Я даже не испытаю боли от пыток. Просто умру, и всё. В положении биоморфа, как оказалось, имеются и свои преимущества. Мне не сделаться огнедыщащим драконом, но вот умереть я сумею, когда это нужно мне, а не вам. Поэтому не советую со мной торговаться, Ваша Светлость регент. Да, и не советую также говорить, что мне следует спасать также и самого себя, если сюда ворвётся Туча.
Если она ворвётся сюда, я и пальцем не пошевельну. Моя миссия останется незаконченной, но, по крайней мере, я нанесу противнику неприемлемые потери. Простыми словами, – в это мгновение меня захлестнула ярость, – что вы все сдохнете вместе со мной, вся верхушка заговора, и пусть биоморфы подавятся вашей арийской кровью, если уж она настолько важна! А я умру спокойно.
Наступила мёртвая тишина.
– И что ж тебе надо? – Адальберт попытался изобразить саркастическую ухмылку, получилась она у него плохо, и я подумал, что дела новоявленного правителя Империи действительно плохи.
Я ответил заученным давным-давно текстом. Как гордо он звучал когда-то, как казался воплощением всех наших мечтаний!
– Свобода для моей планеты. Независимость. Никаких имперских гарнизонов, наши собственные вооружённые силы, невмешательство во внутренние дела. Свободная торговля. Передача боевых средств Имперского флота, достаточных для нанесения неприемлемого ущерба атакующим, если в будущем какой-либо Император… или регент… сочтёт, что его более не связывают никакие договоры.
Ну и, разумеется, свобода всем арестованным вместе со мной. Оберсту Валленштейну, майорам Дитриху Мёхбау и Рудольфу Бюлову, а также политическим заключённым Сваарга. Амнистия выжившим участникам Второго Варшавского восстания, равно как и…
– Это понятно, – нетерпеливо махнул рукой Адальберт. – С ними всё ясно, Фатеев, а вот с остальным…
…Вам кажутся банальными мои требования, не правда ли? Да, это мы и планировали. Свободу для того крошечного кусочка России, что нам удалось сохранить. Не всеобщее добро и благо, не «счастье для всех, даром»; отец учил меня, что ставить следует самые высокие цели, однако надо помнить, когда достигнут максимально возможный в данной ситуации результат. Мы собирались идти к этому долгие годы, возможно – десятилетия, будучи вполне готовы и к тому, что не увидим плоды своих трудов; и сейчас, поскольку Империя явно собиралась торговаться – отчего бы не попробовать?
Наивно, говорите вы? Третий Рейх, ехидно напомните вы мне, не шибко утруждал себя соблюдением каких бы то ни было договорённостей? Так стоит ли ожидать верности слову от его духовных последышей, как бы тщательно они ни затирали свастику в лавровом венке? Одна небольшая планетка никогда не сможет противостоять огромной Империи. И даже заполучи мы несколько новейших мониторов и заполни всё небо орбитальным платформами, Империя всё равно прогрызётся сквозь наши оборонительные рубежи, даже меняя одного за сто.
Так на что ж тогда рассчитывать? Новый Крым – не Швейцария, не удобный плацдарм в игре многих могущественных сил.
Но как Швейцария была нужна Третьему Рейху, так и Новый Крым может стать нужен Империи.
Уже противно? Но мы – не Давид, а Империя, увы, не Голиаф. Мы не можем позволить себе красиво умереть на последних рубежах. Потому что мы – последние. От полутораста миллионов говорящих на русском за последние два века осталась горстка. Где остальные? Рассеялись, ассимилировались, утратили память. Потеряли язык. Переняли «общеимперское», многие даже модифицировали фамилии.
Так что вы, любители произносить красивые и пустые лозунги о том, что лучше умереть стоя, ну и так далее, заткнитесь. Это вопрос последнего императива. Достоин ли жить мой народ, мой язык, память о поколениях предков, о победах и поражениях, о взлётах духа, обо всём, что делает нас народом? Или нет, или последние из могикан должны выйти на открытый бой и лечь, безо всяких шансов на победу?..
Упав, можно подняться.
Как сказал давным-давно поэт Толстой:
А коль приключится над ними беда,
Потомки беду превозмогут!
Бывает, – добавил свет-солнышко князь,
Неволя заставит пройти через грязь,
Купаться в ней свиньи лишь могут!
Кто-то считает, что, упав, можно только умирать.
Кто-то говорит, что «лучше б они красиво пали!». Кто-то любит вспомнить некогда гордых американских индейцев.
Да, подняться смогут не все. Но после «красивой смерти» вообще некому будет подниматься. Моё дело – сохранить шанс встать.
Судите меня теперь, любители «последнего боя».
– …Ты даже не спрашиваешь, зачем ты нам, Фатеев?
