Один из врачей наклонился над лежащим Профессором, профессионально цапнул пульс, выпрямился и спросил:
– Его можно куда-нибудь переложить? Почему он у вас на полу?
Миша потер ушибленный копчик.
– Упал немного.
Врач потянул носом:
– Нашатырь? Он сознание терял?
– Да.
– Вы знаете, можно к завлабу в кабинет отнести, там диван есть! – радостно сообщила Таня.
– Ну так несите… – сказал тот, что с чемоданом. Шестаков тут же узнал свой собственный казенно-равнодушный стиль: «Потерпевший, отойдите в сторону… Не трогайте нож руками… Покажите, где вы стояли…» Не хватает нам пока душевной теплоты.
Савелия Сергеевича довольно неуклюже перенесли в кабинет завлаба и положили на короткий диван. После чего задали несколько деловых вопросов типа: «Алкоголем злоупотребляем?» или «Сердце беспокоит?», заполнили какие-то бумаги, предложили госпитализацию, равнодушно выслушали отказ, сделали укол и уехали.
В лаборатории устанавливался порядок. Некоторые сотрудники еще прибегали, испуганно заглядывали в кабинет, но, увидев живого и невредимого СССР, приветливо машущего рукой с дивана, спокойно расходились по местам.
– Ну, а теперь, Савелий Сергеевич, – подытожил Шестаков, разливая по химстаканам остатки завлабовского коньяка, – расскажите нам по порядку: как вы оказались на окне. Надеюсь, не из-за дурацкой статьи в газете? Мухин сказал, вы рассердились очень?
Савелий Сергеевич не отвечал. От укола «Скорой» или от коньяка лицо его порозовело, но соображал он, видимо, еще с трудом.
– Извините, пожалуйста, Ми…ха…ил, – с трудом выговорила Таня и покраснела, – а почему нельзя было говорить «Скорой» про окно?
– Видите ли, Та…ня, – так же запнувшись, мягко объяснил ей Шестаков, – если бы мы сказали, что человек сидит на четвертом этаже, ногами на улицу, и вот-вот ахнется вниз, приехала бы со-о-овсем другая бригада…
Замечено, что первым делом влюбленным начинают мешать их собственные имена. Миша и Таня еще не понимали, что с ними случилось, а Мухина, человека тонкой душевной организации, уже раздирала ревность.
– Постойте, наконец, – подал голос СССР, – почему вы все говорите про какое-то окно?
– Как – почему? Мишка же вас в последний момент успел с окна сдернуть! – удивился Толик.
– Меня? – Профессор обвел взглядом сидящих вокруг. Ему показалось, что его разыгрывают.
– Вас, вас, – раздраженно подтвердил Шестков. – Постарайтесь-ка вспомнить, как вас туда занесло? Вспоминайте, вспоминайте. Вы говорили с Мухиным по телефону примерно в… девять двадцать, так, Муха? Сильно сердились, но были еще в сознании.
– Да, да, я рядом стояла, – подтвердила Таня, не сводя с Миши сияющих глаз.
– Та-ак. А уже в девять тридцать две, когда я перезванивал в лабораторию, Таня сказала, что с вами что-то неладно. Мы тут же выскочили с Мухой и увидели вас сидящим на окне. Спрашивается: что произошло за десять минут – с девяти двадцати до девяти тридцати?
– Что? – СССР нахмурился. – Да ничего вроде особенного… Я положил трубку, пошел к себе… – Он задумался.
– Может, на месте будет легче вспомнить? Вы как, встать уже можете? – предложил Шестаков.
– Следственный эксперимент? – понимающе выдохнула Таня.
Шестаков ответил ей такой умопомрачительной улыбкой, что Мухину захотелось немедленно выйти из комнаты, уйти далеко-далеко, а может быть, даже броситься под трамвай.
Толкаясь и наступая друг другу на ноги, все вывалились в коридор.
– Да говорю вам, все было, как обычно…
– Вы себя хорошо чувствовали? – на всякий случай спросил Миша.
– Да, совершенно. То есть я был рассержен, но и только… – Такой же нескладной гурьбой все вошли в комнату Профессора. – Вот здесь я сел… нет, вначале я разорвал газету, вот она в мусорном ведре валяется… – СССР немного смущенно указал на ведро. – Потом с Матильдой поздоровался… нет, вначале надел халат… – Профессор, как сомнамбула, двигался по комнате. Внезапно он остановился, надолго задумался и вдруг с диким криком рванулся к двери «бокса». «Все. Съехал с катушек, – подумал Шестаков. – Сейчас в другое окно сиганет».
Но Савелий Сергеевич никуда бросаться не собирался. Он с треском захлопнул дверь бокса и повернулся, став к ней спиной. Глаза его горели.
– Я все понял, – сказал он страшным голосом Отелло из последнего акта одноименной трагедии. – Теперь у нас в руках все доказательства. – Окружающие терпеливо ждали продолжения. – Миша! Толик! По крайней мере один из Мотиных крысят обладает способностью вызывать галлюцинации!!!
– Оп-па! – Шестаков сильно ударил рукой по столу. – Выходит, нашу Мотю тогда в метро не случайный самец… – От продолжения Мишу удержало присутствие Тани.
– Вот именно! Крысята получили эту способность по наследству! Какая удача! – Истинный ученый, Профессор уже напрочь забыл, что эта самая удача чуть не стала причиной его прыжка с четвертого этажа. – Ну что ж, остальное, как говорится, дело техники! – СССР все еще стоял спиной к двери «бокса». Вот он нахмурился. – Гм-гм-гм, но две проблемы тем не менее остаются.
– Какие проблемы? – спросил Толик.
– Две, – рассеянно повторил Профессор. – Техническая и этическая.
Шестаков с Мухиным недоуменно смотрели на него. Наконец Миша произнес, пожав плечами:
– Ну, положим, с технической – это я понимаю. Этих гаденышей нельзя просто так в руки взять. А вот чего тут этического – не пойму.
Савелий Сергеевич повернулся и задумчиво посмотрел сквозь стеклянную дверь на счастливую Матильду. Она безмятежно хлопотала в гнезде, что-то поправляя, подтыкая и прихорашивая.
– Ну-у, так, начина-ается! – Шестаков широкими шагами прошелся по комнате, засунув руки в карманы. – Сейчас начнутся сопли, и слезы, и нюни, и всякие сомнения!
Таня тихо села в уголок, переводя вопросительный взгляд с Миши на Савелия Сергеевича и обратно, не произнося ни слова. Мухин почувствовал себя совершенно задвинутым в угол и предпринял последнюю попытку отвоевать девушку.
– Не будь таким извергом, Мишка, – укоризненно заметил он, – ты прекрасно понимаешь, что имеет в виду Савелий Сергеевич…
– «И какая же мать согласится отдать своего дорогого крысенка…» – саркастически процитировал Шестаков. – Слушай, Муха, а ты когда антигриппин пьешь – плачешь?
– При чем тут антигриппин? – спросил Мухин, чувствуя подвох.
– Так ты же вирусов внутри себя убиваешь! Садист!
В углу неожиданно захохотала Таня. Красный как рак Толик сделал последнюю попытку:
– Элементарный гуманизм…
– Брось, не дави терминами, я это на первом курсе – сдал и забыл. Гуманизм здесь со-вер-шен-но ни при чем, – раздельно сказал Миша. И назидательно добавил: – А вот крысизма еще никто не придумал.
