Спать. Забиться куда-нибудь, где не дует, накрыться хоть чем-нибудь и спать. И ни о чём не думать.
— Та-ак, — потянулся Ухват. — Значится, кто желает? Опосля меня, само собой. А ты, Рикки, марш котёл драить, если не хочешь по затылку схлопотать, раб ленивый!
Только сейчас Алиедора заметила на тощей мальчишеской шее плотно охвативший её ошейник грубой кожи.
«Что они хотят со мной сделать?» — проснулось вдруг сознание.
И сразу же — ой, ой, ой, ой!
Байгли Деррано не успел осуществить с ней свои мужнины права. Собственно говоря, он и не мог этого сделать, не отхлестав свою несчастную жертву.
Ужас и паника таранами ударили по вискам, голова вновь закружилась. Страх готов был обратить Алиедору в обезумевшего серого ушана, удирающего от своры диких клыкачей, однако скитания доньяты не прошли зря.
Она не побежала, не кинулась слепо куда попало. Встала, игриво махнув юбкой, поправила волосы.
— Давай сюда, — осклабился бородатый Ухват, кивая на ближайшую палатку. — А вы все — слухать можете, но шоб не подглядывал никто! Не люблю, панимаишь…
Алиедора вновь захихикала как можно игривее и спокойно шагнула внутрь. Широко ухмыляясь, десятник шагнул следом, тяжёлая полость опустилась.
— Ну, как звать-то тебя, хоть скажешь? — Ухват возился с пряжкой широченного пояса, обе руки десятника оказались заняты.
Доньята потянулась к завязкам, вроде как собираясь скинуть юбку, несмотря на холод. Ухват одобрительно закивал — и потому даже пикнуть не успел, когда ему в грудь вонзилась сталь Алиедориного кинжала.
Глаза десятника выпучились, он захрипел — и стал заваливаться. Алиедора едва успела подхватить тяжеленное тело.
— Сейчас-сейчас, миленький, — сладким голоском проворковала она, памятуя о тех, кто сейчас наверняка прислушивается к творящемуся в шатре.
Обшарить привешенные к поясу кошели. Схватить заплечный мешок, швырнуть в него полкаравая и кусок солонины. Змейкой скользнуть под пологом — она надеялась, что остальной десяток, включая Рикки, останется возле огня.
…И столкнуться лоб в лоб с тем же Рикки, застывшим с разинутым ртом и поднятыми руками.
Наверное, можно было прижать палец к губам. Можно было схватить за руку и потащить следом, в конце концов, кто этот Рикки — раб, он только обрадуется свободе.
Они бесконечно долго смотрели друг другу в глаза, время остановилось. Плечи мальчишки вдруг приподнялись, он набирал в грудь воздуха; наверное, чтобы закричать.
Алиедора не знала и не могла знать. Вместо этого её рука вновь ударила — кинжалом, покрытым кровью убитого десятника. Прямо под ошейник. Они с мальчишкой оказались слишком близко, чтобы тот успел хотя бы отдёрнуться.
И вновь ей повезло. Рикки опрокинулся, зажимая рассечённое горло; Алиедора перепрыгнула через тело и метнулась в промежуток между шатрами.
Метнулась — и остановилась. Суматошно бегущий привлечёт куда больше внимания, чем спокойно идущий.
…Было уже совсем темно. Лагерь остался позади, а она всё не могла в это поверить. Содрала отвратительное, забрызганное кое-где, как оказалось, кровью платье, швырнула наземь. Хотела бросить и кожух, но передумала: какой-никакой, а в нём теплее. Тщательно вытерла мхом клинок — размеренными, механическими движениями, словно только тем и занималась, что резала людям глотки.
Её затрясло потом, когда она уже взобралась в седло, когда усталый и голодный жеребец вновь побрёл невесть куда сквозь чащобы, отыскав узкую звериную тропу.
Она, благородная доньята, убила троих, легко и непринуждённо. Ни в чём не повинную молоденькую маркитантку, едва ли сильно старше её самой; старого вояку, преломившего с нею хлеб, и мальчишку, просто оказавшегося у неё на дороге.
Подкатила тошнота. Алиедора собралась спрыгнуть с жеребца, но нет — ей слишком дорого досталась еда. Позволить себе слабость, рвоту — никогда!
Она выпрямилась, усилием воли загоняя дурноту внутрь.
В конце концов, это жизнь.
«Я никого не хотела убивать специально. Так получилось. Значит, так надо, чтобы я жила. В конце концов, этот Ухват сам напросился — незачем было волочь в шатёр первую подвернувшуюся девицу за скромную плату в две миски каши. Доброй каши, даже с мясом — но всё-таки просто каши.
А Рикки тоже виноват — зачем хотел кричать? Или был неложно предан оному Ухвату-Кочерге-Лопате?
Нет, я не стану лить слёзы. Я не стану корчиться в приступах, выблёвывая на ранний снег только что съеденное. Я жива — они мертвы. И пусть судят меня Семь Зверей, если ещё осталась у них такая власть».
* * *
Зима накатывала неотвратимо. Всё чаще падал снег, всё медленнее он таял, всё холоднее становилось ночами, и даже тёплый бок гайто не спасал.
А Гниль, та самая Гниль, что должна была стереть с лица земли осаждающее замок Венти войско, всё не прорывалась и не прорывалась.
Осада же замка затягивалась. Сенор Деррано явно не горел желанием лезть на высокие, считавшиеся неприступными стены; с юга и с севера, из Долье и из оказавшихся под рукой короля Семмера меодорских земель ползли караваны с припасами для его войска. Они, увы, хорошо охранялись, и поживиться Алиедоре ничем не удавалось. Маркитанты тоже оказались не лыком шиты, сбиваясь в большие обозы и нанимая внушительную стражу.
Доньята, как могла, растягивала доставшиеся ей солонину и хлеб, жалела каждую крошку. Но чудес на свете не бывает, краюха не вечна, и в конце концов Алиедоре вновь пришлось выбирать — или она подловит кого-нибудь возле дерранского лагеря, или ей придётся уйти.
Хотя если вдуматься — куда ей уходить от родных стен, над которыми по-прежнему гордо вьётся стяг рода Венти? Меодор, столица королевства, открыла ворота Семмеру; иные владетели, особенно из малых, страшась полного разорения своих земель, изъявили ему покорность. Толковали, что королева и коннетабль бежали на север, в Доарн, где сейчас и собирают полки. Двинуться туда?
По лицу доньяты — загрубевшему, обветренному, грязноватому — текли злые слёзы, когда она в конце концов повернула скакуна на полночь.
Здесь, возле родного дома, она могла только умереть: или красиво и быстро, или медленно и мучительно.
Глава 6
Дольинцы захватили и центр, и восток Меодора. Доньята направила скакуна на северо-запад, вдоль широкой дороги, что вела от Венти к Артолу, — кратчайший путь к доарнской границе. Там, среди своих, она осмотрится и решит, что делать.
Разом надвинулась зима, холодная и лютая, как обычно. Заплясали снежные духи, ветры раздували исполинские белые паруса, раскинувшиеся от неба до самой земли. Гайто уныло брёл по девственной целине — бедняга изрядно отощал, и сил у него поубавилось.
Вокруг лежала разорённая, опустевшая страна, откуда сбежали даже крысы. Снег замёл следы пожаров, только закопчённые печные трубы одиноко торчали то здесь, то там.
