Остальные северяне в прежнем бесстрастном, почти нечеловеческом молчании наблюдали за происходящим.
«А может, не стоит длить муки, Алиедора? После такого ты точно не сможешь вернуться домой. Опозоренной одна дорога — в монастырь. К вечному, пожизненному заточению, мало чем отличающемуся от тюремного.
Этот человек, что перед тобой, — он просто хочет жить. Он имеет право жить. Он всего лишь попал в плен. Ему не повезло — такое случается. Он может подняться. Ты — нет».
Выхода нет.
Алиедора запрокинула голову, взглянула в небо.
«Может, вам придётся принять меня, серые тучи. Коли так, то я буду хорошим облаком, обещаю».
— Убей её! — взвыл Дарбе, и доарнский наёмник наконец решился.
Лицо его дрогнуло, зубы оскалились, глаза сощурились — он распалял себя, старательно давил остатки жалости и человечности. Алиедора словно видела его сейчас насквозь — обычный воин, которому случалось и грабить и насиловать в походах, но кто не убивал детей, не вспарывал животы беременным и даже тем, кого силой принуждал к соитию, случалось, кидал на измятый подол полновесную золотую монету.
Обычный человек. Такой же, как громадное большинство в это время.
«Но почему он должен жить, а я, доньята Алиедора, — должна умереть или же заживо похоронить себя в монастырских стенах, всю жизнь вымаливая прощение Ома Прокреатора? Я, особенная, отмеченная иною силой?!
Почему он, а не я? Чем я хуже? Ничем, ничем, и вообще — ведь я же лучше!»
Ледяной ветер примчался с недальнего моря, обжёг Алиедору, пробившись сквозь тряпки и слой покрывавшего кожу жира.
«Это неправильно.
Меньшее зло — когда я живу, а тот, кто посягнул на мою жизнь, — расстаётся с нею.
Так будет справедливо».
Доньяты Алиедоры больше нет. Считай, её затоптали копытами на поле боя. Или убил безумный трёхглазый маг. Нету и просто безымянной девчонки, полуголой и дрожащей, которой очень, очень страшно и больно, — её нету тоже. Есть иная, пока не отыскавшая себе истинного имени, в чьих жилах течёт не обычная человеческая кровь.
Доарнец, похоже, решил закончить дело одним ударом. Он прыгнул, размахиваясь; Алиедора с трудом уклонилась, едва удержавшись на ногах.
«Помогите мне, неведомые силы, кто спас меня от Байгли и Дигвила там, на старом капище… где-то в иной жизни, под иным небом. Помоги мне, Дракон великий, величайший, если ты и впрямь есть. Дайте мне силу — сейчас, даром, столько, чтобы победить!»
Увернувшись, Алиедора попыталась достать противника дубинкой по затылку, но удар вышел таким, какой и должен был выйти у голодной девчонки, никогда всерьёз не учившейся искусству боя, — то есть никакой.
Наёмник повернулся, зарычал, яря себя; он размахнулся широко, вкладывая в удар всю силу опытного воина.
Доньята кое-как успела подставить собственную дубинку. В руке вспыхнула острая боль, Алиедору отбросило, она едва устояла.
Второй удар она уже отбить не сумела — доарнец ткнул её торцом дубинки в живот, и доньята согнулась, враз задохнувшись.
— Кто хочет защитить её? — глумливо бросил Дарбе. — Спасший девчонку получит от меня жизнь!
Как ни странно, сразу трое доарнцев решительно шагнули вперёд. Несколько мгновений спустя они уже лезли через ограждавшие арену бревенчатые завалы.
Наёмник затравленно огляделся. Справиться с тремя он явно не надеялся.
— Да я тебя враз!.. — выдохнул он, обрушивая дубинку на затылок Алиедоре.
Доньята инстинктивно дёрнулась, удар пропал даром. Разъярённый наёмник пнул её в рёбра, вновь занося своё оружие.
Но трое спасителей Алиедоры уже были рядом, кто-то из них отбросил нападавшего, от души приложив того дубинкой по спине.
— Защитники побеждают! — громыхнул Дарбе. — Что ж, все остальные предстанут перед Драконом пожирающим, вечноалчущим — кроме тех, кто попытается всё-таки убить эту женщину!
Ещё пятеро доарнцев полезло на арену. Бешено колотящееся сердце Алиедоры не успело отсчитать и десяти ударов, а вокруг уже кипел настоящий бой. Её защитники подались назад, теснимые получившими двукратный перевес нападавшими.
А вожак варваров вновь выкликал тех, кто всё-таки хочет спасти обречённую доньяту, — и вновь обещал жизнь победителям.
И, разумеется, смерть проигравшим.
Схватившись за рассечённую голову, охнул и осел в кольце первый из доарнцев. Его тотчас же подхватили за ноги двое северян и поволокли прочь.
Схватка остановилась.
Со сноровкой, говорившей об огромном опыте, варвары захлестнули петлю вокруг щиколоток несчастного, перевернули вниз головой, быстро вздёрнув на поставленном стоймя сучковатом бревне.
Дарбе подошёл, обнажив клинок. Размахнулся — и отсечённая рука упала на истоптанный снег. По белому плеснуло красным, крик оборвался.
Алиедора на четвереньках поползла прочь, пытаясь выбраться из мешанины тел. Кто-то из доарнцев крикнул — мол, что вы делаете, братья, давайте все разом… — но в спину храбрецу тотчас вошло брошенное умелой рукою копьё.
— Плохо! — резанул голос Дарбе. — Плохо бьётесь, без сердца, без огня! И готовы перебить своих, чтобы только выжить! Падаль вы и падалью станете!
Это послужило сигналом. Один за другим северяне перебирались через бревенчатую баррикаду и вступали в схватку. Бездоспешные, почти все они сражались не мечами или топорами, а тяжёлыми палицами, сбивавшими людей с ног.
Воя от ужаса, доарнские пленники заметались по загону. Никто и не помышлял о сопротивлении — иные падали на колени, иные просто утыкались лицом в снег, закрывая голову руками. Варвары деловито волокли сбитых с ног, выстраивали оставшихся стоять в цепочку; вновь появилась та самая колода, на которой истязали саму Алиедору.
На доньяту никто не обращал внимания, и она сжалась, обхватив скользкие от жира колени, не в силах моргнуть, — и смотрела, как первого из пленных растянули на колоде, умелыми и быстрыми взмахами широкого, изукрашенного рунами ножа рассекли кожу на груди, после чего над орущим, обливающимся кровью человеком склонился уже сам кор; резко запахло Гнилью, раздался жуткий хруст — несчастному живьём ломали ребра, — и вожак варваров резко выпрямился, сжимая в окровавленной руке трепещущее сердце.
Алиедору согнуло пополам и начало рвать.
Кусок кровоточащего мяса в пальцах северянина тем не менее продолжал дёргаться, а человек на колоде — так же вопил, словно какое-то чародейство, несмотря на страшные раны, удерживало его в живых.
Остальные пленники падали наземь, запоздало умоляли, выли, вопили и визжали, словно напуганные дети.
Доарнец с вырванным сердцем, пошатываясь, поднялся с колоды. Он уже не кричал, из развороченной груди не текла кровь. Там, как увидела обмирающая от ужаса Алиедора, сгущалась чернота, непроницаемая, словно вар; вот мрак полился вниз, заструился по груди, тёмными змеями обвивая ноги.
