Големы. Навсинай. Навсинай пришёл на помощь Долье. Значит, навсинайцы — враги. И нечего тут рассуждать.
— Истребите их всех, — небрежно бросила доньята. — А я помогу.
Более она не сомневалась в себе.
— Голосом твоим речёт Дракон великий, величайший, воля Его непререкаема. — Ни один мускул не дрогнул на лице варвара. — Мы её исполним.
— Вот и хорошо. — Алиедоре не пришлось играть высокомерие. Ноги сами подняли её на высокий парапет, они помнили дорогу.
С запада, по неширокому, занесённому снегом тракту, тяжёло вилась длинная стальная змея, и под тусклым зимним солнцем так же тускло поблёскивала броня.
Големы — причудливые и очень разные: высокие и не очень, приземистые и вытянутые вверх, иные на двух ногах, иные — на четырёх, а иные и вовсе вдобавок к ногам имели колёса, словно повозки. Торчали в разные стороны чёрные дула, зыркали горящие красным глаза-каменюки, да с лёгким шипением двигались шарниры в сочленениях.
Десять… двадцать… сорок…
Алиедора сбилась со счёта.
Ну, капля Его крови, как, справишься? Големов ведь многоножками не испугаешь.
Хотя… люди вот тоже видны, на хороших, породистых гайто, хоть и не чета её собственному. Вроде их называли «погонщиками», вроде бы они и управляли в бою железным стадом… что ж, тем лучше. Моим жёлтым спинкам будет чем полакомиться, не всё же ломать челюсти о сталь.
Ну, железные куклы, мёртвые болваны, что вы теперь станете делать? Возьмёте Венти в осаду, подобно дерранцам? Или дерзнёте и полезете на стены?
Ответа ждать пришлось недолго. Прямо с ходу, не озаботившись разведкой или там разбивкой лагеря, големы попёрли к замку. Те, что с колёсами, с трудом пробирались по снегу, однако упрямо катили к воротам, таща с собой здоровенный таран.
— Твоё слово, капля Его крови. — Кор Дарбе был спокоен, каменно, льдисто спокоен. Ему всё ясно и понятно. Вся жизнь варвара — служение Белому Дракону, долг исполнен, капля найдена и проведена через необходимые испытания. Собственно говоря, дальше жить незачем. Можно отправляться в тот самый Путь и вступать на него с гордо поднятой головой.
Механические руки големов мерно раскачивали таран, мерно ударяли им, но добротные створки держались.
— Пусть они войдут, — одними губами произнесла Алиедора, однако варвары услышали.
Да, пусть войдут. И все получат своё. По справедливости.
И трёхглазый чародей Метхли.
И вожак северян Дарбе.
И дон Деррано, хотя его и нет поблизости, но ничего, его армия невдалеке, она, Алиедора, дотянется.
Так что пусть входят. Стены или не стены — разницы нет.
Или она, Алиедора, справится и сокрушит — или ей и жить незачем.
Слабые умирают, она не забыла.
Право жить — только у сильных. И у них же — право убивать.
Как, впрочем, и быть убитыми.
— Откройте ворота, — повторила она.
— Постой… погоди… — шипящий шёпот Метхли. Лёгок на помине, трёхглазый. Давненько про тебя не вспоминала, хотя кнут твой гулял у меня по спине совсем недавно, такая вот загадка. Нет, ты тоже получишь своё. — Всё правильно, открой ворота, пусть големы втянутся, втянут варваров, а мы с тобой в это время уйдём, — горячо шептал чародей. Кора Дарбе поблизости уже не было — предводитель северян ушёл отдавать последние распоряжения. — Я знаю, я нашёл пути, я, хе-хе, ещё кое на что способен… Эй, ты чего молчишь?
«Какое мне дело до этого ничтожного червя? Он умрёт в свой черёд, предварительно испытав на себе… много разного. Даже досадно, что занятость не позволит мне увидеть всё самой и со всеми подробностями».
А, вот и големы. Жаль, что не умеете вы удивляться, бедные стальные болваны. Люди бы, наверное, заподозрили ловушку, когда вот так запросто открываются крепостные ворота; но погонщики ваши то ли неумны, то ли далеко и просто не успели… впрочем, неважно. Она, доньята Алиедора Венти, избранная, наделённая, прошедшая — сейчас покажет всем.
…Было больно — словно живую жилу из себя тянуть. Но кто сказал, что сила должна доставаться даром? Конечно, даром оно лучше, да и положено так — избранным, но ничего, потерпим.
Кисло-металлический запах враз заполнил ноздри, от шеи вниз по плечам побежали незримые жгучие струйки.
Давайте, давайте, давайте. Раз уж во мне — отравленная, изменённая, нечеловеческая кровь, то пусть покажет всю свою силу. Пусть лопнут жилы, пусть потечёт Гниль, рождая тех самых многоножек, что — помнила Алиедора — очищали землю от человеческой скверны. А големы — это скверна ещё бóльшая, это извращение магической природы, ей тоже не место под вечным небом.
— Чего молчишь-то? — продолжал допытываться Метхли. — Смотри, Дарбе пошёл… красиво рубятся варвары… А нам пора, пора отсюда, давай, ну, давай же, пока никто не смотрит!
И он потянул Алиедору за руку.
Не оборачиваясь, доньята вырвала запястье из потных пальцев.
«Больше ты меня не коснёшься, трёхглазый, никогда и ни за что не коснёшься.
Но погоди, погоди ещё немного. Месть сладка, я ещё посмакую. Ты уж не обижайся, я даже сокращу тебе предназначенное, ты умрёшь быстрее, чем того заслужил».
Замкнуты жилы, кровь кипит и буйствует, просится на свободу, но Алиедора сдерживает её, она ждёт, от кисло-металлического запаха кружится голова и всё плывёт в глазах. Кажется, она вновь слышит голоса? Дракон и Темнота ещё раз удостоили её аудиенции?
Пустое. Она сама знает, что делать. Что? Обращающиеся к ней разгневаны? Слишком поздно, дорогие мои, я избранная, а пределы моих сил неведомы даже вам.
Жги, доньята! Жги их всех, обидевших тебя, тебя ударивших, пренебрёгших тобой, тебя оставивших; пусть Гниль покажет свою истинную мощь.
На сей раз каменные плиты просто разносило в пыль, они точно взрывались, словно в них ударяли незримые каменные ядра, выпущенные огромными катапультами. Под ногами Алиедоры разливалось жёлтое живое море, но на сей раз это были отнюдь не многоножки.
На доньяту в упор взглянули голубые, невинные детские глаза — глаза, что смотрели с круглого младенческого личика. Светлая чёлочка, розовые щеки — малыша хотелось схватить и потискать, словно куклу.
«Мама?» — услыхала она.
«Да, мои родные. Я ваша мама. Идите и сделайте, что должны. Мои… мои детки. Мои ляльки чорные».
В потрескавшийся камень упёрлись короткие, словно у гусениц, ножки. Распахнулись рты, не рты даже — пасти от уха до уха, усаженные игольчато-острыми зубками, и волна жутких порождений Гнили устремилась вперёд — выполнять волю своей «мамочки».
Метхли только и успел, что захрипеть и нелепо взмахнуть руками, когда в него вцепилась дюжина крохотных ручек, сейчас сделавшихся сильнее, чем у любого варвара-северянина. Алиедора вперила издевательский взгляд в искажённое лицо мага и уже приготовилась насладиться его ужасом, его последним всхлипом, когда третий глаз Метхли вдруг вспыхнул самым настоящим пламенем, из глазницы вырвались языки огня. Волшебник взвыл, схватился обеими руками за лоб, опрокинулся — и его тело тотчас же стало бледнеть и таять, он слово сливался с раздробленными в пыль камнями.
