И Борис Павлович, вынув из кармана письмо, зачитал последние из него фразы:
— «А теперь главное — пробиться сквозь наши семейные склоки, которые стали рутиной, и все ему выложить. Чего бы это ни стоило. Даже если он убьет меня. Или тебя. А он на это способен — я знаю. Ну так поделом обоим». Как видите, прямое указание на убийцу. Причем на двойного убийцу.
— Да, но это высказано исключительно в предположительном плане, сказала Галя. — Не говоря уж о том, в каком она была состоянии: первая в ее жизни измена, первая беременность.
— Не первая, — сказал Саша. Галя помрачнела:
— Опять ты за свое…
— Я не об измене. О беременности. Еще до нашей женитьбы. Ей и двадцати не было. На третьем месяце. Врачи говорили, что из-за аборта скорее всего она и не зачинает больше. Страшно переживала. Меня упрекала, что не остановил. А мне тогда казалось, что о ней думаю — такая молодая, зачем ей в семейную петлю лезть? О последствиях и не подозревал.
Для всех нас это было внове. У меня мелькнула было аналогия с Галиным абортом, который я же ее и заставил сделать, чтоб не способствовать перенаселенности нашего шарика, но отбросил личные воспоминания как неуместные. Не знаю, кто о чем, а я, слушая Сашин рассказ, думал прежде всего о Лене, которая родилась, увы, героиней трагедии. Никак ей было не отвертеться от судьбы, и та поставила в конце концов точку в ее короткой жизни, кто б ее ни задушил: сам того не ведая, он — исполнитель чужой воли. Не то чтоб я фаталист, но Лена была отмечена с рождения. И сама знала это. Отсюда такая зацикленность на страданиях. Вот кто был фаталистом!
— Итак, сам факт нахождения этого письма у Саши подтверждал наше подозрение, что убийца — он.
— Убийца кого? — поинтересовался я.
— Убийца Никиты.
— Письмо из мастерской взял не Саша, — подала голос клуша.
— А кто? — мгновенно среагировал Борис Павлович.
— На что вам действительно повезло, так это на стукачку, — оттягивая время, сказал я. — Верой и правдой.
— Если о Галине Матвеевне, то пальцем в небо. Она действительно сочинила нам отчет о той вашей поездке в Югославию — тем дело и ограничилось. Отчет настолько туманный и путаный, что мы решили никогда впредь с ней не связываться. Бесполезно. А вот кто был настоящим стукачом в этой поездке…
— Никита! — сразу догадался я.
— При чем здесь Никита? — сказал Борис Павлович.
— Ты? — еще больше удивился я и дернулся к Саше.
Вид у Бориса Павловича был слегка ошизелый. Он смотрел на меня, будто перестал вдруг понимать, что к чему.
— Вы взаправду не знаете? Или прикидываетесь? Очередной розыгрыш?
— Я?
— А кто ж еще? Больше некому.
— Враки!
— Вы что, забыли? Заранее уговорился с вами, что будете сообщать обо всем подозрительном во время поездки. Потому, собственно, вашей четверке я и давал поблажки, даже в Дубровник отпустил, что среди вас был наш человек. По предварительному с вами сговору.
— Точно так же вы договаривались и с другими.
— Сравнили! С другими у нас были собеседования на предмет проверки их собственной лояльности, в то время как в вашей не было никаких сомнений. Вот почему мы и обратились к вам за содействием.
— В отличие от Гали я не писал никаких отчетов.
— А зачем отчеты, когда вы все сообщали изустно? Вы что, позабыли — у нас с вами в Сараево было несколько разговоров, вы подробно обо всем меня информировали. В том числе о вашей поездке в Дубровник. За исключением интимных подробностей. О них мы знаем со слов Галины Матвеевны.
И пошленько так осклабился.
— Доносительством не занимался, — сказал я.
— Не на что было доносить — вот и не занимались. Вся группа — сплошь примерные совки, вели себя как стадо баранов. Секс — единственная отдушина для свободного волеизъявления. Чистая перестраховка с нашей стороны.
— Если у вас все стукачи, как я… Я вам нужен был для отчетности. Фикция, а не организация. Потому и накрылись вместе с вашей вшивой империей! А теперь строите из себя Шерлока Холмса.
Борис Павлович никак не отреагировал и продолжал как ни чем не бывало:
— Впоследствии, время от времени, мы с вами связывались — ни одного отказа. Полюбовно. У нас до сих пор некоторые записи хранятся. Довольно занятные рассказы о настроениях в Эрмитаже. Скорее, правда, с психологическим, чем политическим, уклоном. Но нам и такой ракурс был важен. Последняя наша встреча произошла перед скандинавской поездкой, когда вы и вовсе были как шелковый. Настолько, что ваша покладистость у кой-кого из моих коллег вызвала подозрения: потенциальные дефекторы*(От англ. defect — изменить, дезертировать, переметнуться в лагерь противника. — Здесь и далее примеч. ред.) соглашаются обычно на любой вид сотрудничества — только бы выпустили за кордон, а там уж дать тягу при первой возможности. Вот тогда я за вас и поручился, объяснив вашу сговорчивость тем, что первая ваша капстрана. Ошибся. Что в карьерном плане обошлось мне дорого.
— Живы остались! — сказал я.
Не понравилось мне что-то, как на меня смотрели Галя с Сашей. А, без разницы! Будем живы — не помрем. Только б выбраться из этого болота под названием «Россия», а то засасывает со страшной силой.
— Так кто взял письмо из мастерской? — снова обратился Борис Павлович к Гале.
— Я, — сказала она с вызовом.
Она что, нарочно? Покрывая меня, вынуждает на признание?
— Благодарствую, — поклонился ей иронически, но все-таки промолчал. За фигом самому лезть в петлю?
— Большой роли уже не играет, кто именно взял это письмо, — успокоил нас Борис Павлович.
— Но это же улика! — сказал Саша.
— Улика — да, но подложная, подброшенная.
— Вы хотите сказать, что я нарочно подбросил Саше письмо? — возмутился я, выдавая себя с головой, но что мне оставалось? — Отдал по его же просьбе, о чем потом жалел. Откуда мне знать, что вы нагрянете к нему и заберете вместе с письмом?
— Вы меня не поняли, — сказал Борис Павлович. — Как улику против того, кто его взял, письмо, конечно, можно использовать. Хотя здесь есть одно «но». Той ночью у каждого из вас была такая возможность. Каждый околачивался где-то поблизости и был замечен наружным наблюдением. Я так думаю, что всяк из вас успел той ночью побывать в мастерской. Представим себе, что один из вас убил Никиту, другой стащил «Данаю», а третий пришел к шапошному разбору и наткнулся на труп.
Я вздохнул с облегчением.
— Такое тоже возможно, — продолжал Борис Павлович. — Как возможен и некто, кто исполнил сразу две роли — имею в виду, понятно, первые. В таком случае не один, а двое наткнулись, придя в мастерскую, на труп ее хозяина. Зато письмо мог взять любой из вас — даже тот, кто пришел к шапошному разбору. Мы думали, что письмо взял тот, у кого мы его обнаружили. Галина Матвеевна, однако, утверждает, что это она, а Глеб Алексеевич — что он. Еще одна загадка. Но на то и загадки, чтобы хоть некоторые из них осталась неразгаданными. Пусть остаются загадками: к примеру, куда делся кушак, которым была удушена последняя жертва? Может, эту загадку нам специально подбросили в качестве отвлекающего маневра — чтоб мы, ломая над ней голову, потратили на нее все наши силы? То же с письмом — какая разница, кто его стащил из мастерской? Тем более, думаю, оно лежало на видном месте — покойник все сделал, чтоб оно было немедленно обнаружено в случае его смерти. А оказалось не столь важно, как мы поначалу думали. Мы отдали его на экспертизу. Графологический анализ показал, что письмо липовое. Лена его не писала. Тонкая подделка — одновременная имитация почерка и стиля.
