Сергей подошел еще ближе к священнику, заглянул ему в лицо. Тот окинул его внимательным взглядом, улыбнулся и, будто бы легко и спокойно преодолевая легшую между ними пропасть в десяток лет, полную духовных исканий, доброжелательно произнес:
— Я рад, что мы наконец встретились. Здравствуй, Сережа!
— И я… не ожидал. Странно… Привет, Андрей. Или как к тебе надобно теперь обращаться? — невнятно проговорил Днищев.
Он всегда относился к сокурснику с симпатией, хотя они и не были дружны. Его смущало и то, что перед ним стоял искренний служитель Бога, вставший на этот путь добровольно, по зову души и сердца, а он, преследуемый милицией и еще черт знает кем, обвиненный в двух убийствах, надевший рясу отца Назария и выглядевший таким же лжепророком, не знал, как ответить на чистый и ясный взгляд институтского приятеля. Его вдруг пронзила мысль, что, возможно, Андрей уже обрел истину, пока все они продолжают ковыряться в дерьме, продавая и обманывая друг друга, почитая хитрость за ум, себялюбие — за радение, жалость за доброту, а страх и осторожность — за укоры совести, лишенной милосердия и любви. Он даже покраснел и, чтобы скрыть напряжение, буркнул:
— Где бы тут пивка попить, не знаешь?
— Успокойся, — остановил его одним движением руки отец Андрей. — Я же чувствую, что ты чем-то измучен. Отойдем в сторонку.
Потом, когда они встали возле молодых лип, священник спросил:
— А зачем ты надел рясу, Сережа?
— Так, сдуру. Маскировка. Длинная история. И какая-то совершенно нелепая.
— А ты расскажи. Может быть, я смогу чем-нибудь помочь.
— Чем? Укроешь меня в монастыре?
Сергей неестественно засмеялся, но отец Андрей вовсе не обиделся. Он продолжал так же внимательно, сочувственно смотреть на него, словно пытался проникнуть в те смутные и темные пятна в его душе, которые расползались, как метастазы. И Днищев вновь почувствовал необъяснимое доверие к Андрею. Он видел перед собой не сокурсника Мезенцева, а духовного отца, как бы ниспосланного высшей силой — не случайно, нет, а в самый трудный и переломный момент, когда искушение уже почти получило над ним власть. Сергея что-то толкнуло изнутри, поддержало, и он смущенно пробормотал:
— Да, да, конечно. Я расскажу тебе…
Прошло полчаса, в продолжение которых настроение Днищева постоянно менялось: он то иронично описывал свои похождения, то говорил страстно, с болью, то вдруг хмурился и еле цедил слова сквозь зубы, недоумевая, зачем вообще нужна эта исповедь. А лицо отца Андрея приобретало все более скорбное выражение, но он внимательно слушал Сергея, а иногда, когда тот в затруднении замолкал, поддерживал его простым и ласковым словом.
— Ну все, — сказал наконец Днищев. — Отныне я в бегах. Меня или убьют, или надолго посадят в тюрьму. Что же мне теперь делать? Повеситься?
Отец Андрей молчал. Сергею захотелось повернуться и уйти, но его удержал голос священника:
— Все совершенное тобою — и плохое и хорошее — шло от чистого сердца, и большой вины на тебе нет. Скажу, что дальше тебя ждут еще более сильные испытания, потому что остановить тебя нельзя. Но ты обязан преодолеть их сам, своими силами, и выйти к свету. В твоей душе он уже горит. Есть Христос лечащий, милосердный, но есть и воинственный, борющийся со злом. Как можем мы любить первого и не принимать второго? Но пока ты следуешь лишь одной его ипостаси. Ты — воин, призванный побеждать врага, дьявольских слуг. Но прими в душе и милость к падшим, и любовь к ближним своим. Скажу тебе словами Священного писания: «Знаю дела твои, и труд твой, и терпение твое, и то, что ты не можешь сносить развратных, и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы». Так, Сережа, и с тобой. Ты облечен в одежду, обагренную кровью, но разве кровь пророков, и святых, и всех убитых на русской земле не на них, которые первыми подняли меч? Разве не сотрясается наша Земля и не рыдают небеса, глядя на нас? Кто поднимет меч, чтобы сразиться с ними? Но только знай и верь, ради чего и кого ты поднял его, не размахивай им напрасно. Побеждающему дано сесть с Богом на престоле… Но времени осталось мало. Помни об этом.
Отец Андрей наклонил голову Сергея и перекрестил ее, тихо прочитал молитву. Затем, не говоря больше ни слова, отвернулся и пошел к своей пастве. Сергей посмотрел ему вслед и громко произнес:
— Так что же мне делать?
Священник остановился, повернул голову и повторил те же три слова:
— Помни об этом.
Сергей некоторое время постоял, осмысливая фразу отца Андрея. Ему хотелось чего-то большего, может быть, какого-то конкретного разрешения своих проблем, но он чувствовал, что в высказанном таился гораздо более глубокий смысл, который предстоит осознать не сразу. И если бы бывший сокурсник предложил ему укрыться где-нибудь в Псковском монастыре, это, наверное, принесло бы меньшую пользу.
На площади возле вокзала высился веселый купол цирка-шапито, и Днищев направил свои стопы в его сторону. Первым, с кем он столкнулся у входа, был благоухающий духами Федося — сожитель его бывшей жены.
— Сергей Сергеевич! — заулыбался тот. — Как странно вы выглядите в этом наряде! А мы вас заждались. Натали сказала, что вы непременно приедете. Милости прошу.
— А ты что тут делаешь, балбес парфюмерный? — грубо спросил Днищев.
Но Федося ничуть не обиделся.
— Контролером на входе, — важно ответил он. — Герман Иванович обещал бешеные деньги.
— Дядя Герман тебя наколет.
— Кто его спрашивает?
Рядом с ними выросла здоровенная фигура Бори Черниговского, у которого татуировка, кажется, просвечивала сквозь одежду. Из-за его спины вышел и сам Герман. В нем чувствовались одновременно и напряжение, и отчаянная веселость.
— Серега записался в монахи? Хвалю за конспирацию. Наконец-то явился. А я уже начинал на тебя крупно сердиться. Хотел даже уволить. Ну, теперь-то мы повоюем как следует.
— В каком смысле? — спросил Днищев.
— В прямом.
Сзади подошла Натали, не стесняясь, обняла его и поцеловала в губы.
— Приветствую тебя в нашей цирковой семье! — радостно прошептала она.
Глава шестая
В АДУ
Цирк-шапито собрал около полутора тысяч зрителей, разместившихся в четырех секторах, отгороженных друг от друга металлическими решетками… К ним вели два прохода — нижний и верхний, а кулисы, откуда должны были выбегать артисты, располагались напротив главного входа. По коридору из-за кулис можно было попасть во внутренний дворик, окруженный забором, бытовками и клетками, в которых так и не появилось ни одного зверя — ни крупного, ни мелкого. Не было нигде видно и никакого особого реквизита, отсутствовали гримуборные, а в оркестровой ложе над кулисами вместо инструментов лежали два железных ящика. Все это Сергея Днищева не столько поразило, сколько позабавило. Цирковая затея Германа обещала крупный провал, если только он не приготовил супер гениальный сюрприз.
