— Лукас, прости меня. Пожалуйста, прости, мне так ужасно
жаль!
— Я понимаю. Просто это уже ничего не изменит. — Он
поморщился и посмотрел на лежавший внизу город. Филадельфия не сверкала так,
как Нью-Йорк, но все же была достаточно яркой: больше света, чем тьмы. — Мама
осталась одна. Она потеряла Эдуардо, потеряла меня, потеряла свою ячейку. Что
она будет делать? Кто будет рядом с ней? Я собирался уйти с тобой и не жалею об
этом, но когда я принимал это решение, то считал, что с ней останется Эдуарде.
Я знаю, ты думаешь, что она несгибаемая, и так оно и есть, но это...
Я так сильно переживала из-за себя и своих друзей, что про
Кейт даже не подумала. А ведь она оказалась практически в такой же ситуации,
что и мои родители, — да нет, хуже, потому что они были вдвоем, а Кейт осталась
одна.
— Но ты же наверняка сможешь ей позвонить или написать,
когда мы будем чувствовать себя в безопасности?
— Если я когда-нибудь с ней свяжусь, она сообщит Черному
Кресту. Таковы правила. Она их не нарушит.
— Даже ради тебя? — Я не могла поверить в это, но Лукас,
похоже, верил.
Он посмотрел на свое отражение в воде каким-то усталым
взглядом. Я заметила, что гнев его утих, сменившись подавленностью. Видеть это
было ничуть не легче.
— Мама хороший солдат. Я тоже пытался стать таким.
— Ты им стал.
— Хорошие солдаты не жертвуют делом ради любви.
— Только ради любви и стоит идти на жертвы. Лукас печально
улыбнулся:
— Ради тебя — стоит. Я это знаю. Даже если ты совершаешь
ошибки. Потому что, Бог свидетель, я тоже их совершал.
Мне хотелось обнять его, но каким-то шестым чувством я
понимала: момент неподходящий. Лукас должен был сам справиться с терзавшими его
внутренними демонами.
— Я всю свою жизнь провел в Черном Кресте, — продолжал он. —
Я всегда знал, кто я такой и какова моя цель. А теперь не понимаю, что будет
дальше. Это... это пугает.
Он взял меня за руку:
— Но до тех пор пока мы есть друг у друга, оно того стоит.
— Я знаю. Но все еще думаю... Лукас, какими мы с тобой
станем?
— Не знаю, — честно ответил он.
Я обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. Мы
нуждались не только в любви — нам нужно было верить.
Следующие несколько дней прошли спокойно. Хотя Лукас все еще
грустил о матери, мы больше не ссорились. Мы смотрели телевизор или просто
гуляли, любуясь достопримечательностями Филадельфии. Один раз мы разделились. Я
пошла искать ресторан, где требовались официантки, а Лукас справлялся о работе
в гаражах. К нашему удивлению и облегчению, мы оба получили предложение начать
сразу после праздников.
И каждую ночь мы проводили в нашем номере в отеле. Вместе.
До сих пор я даже не представляла, что можно хотеть кого-то
сильнее и сильнее с каждым днем. Но одно я знала точно: я перестала стесняться.
У меня не было никаких сомнений. Лукас знал меня лучше всех, и никогда я не
чувствовала себя надежнее, чем с ним, — в безопасности, полной. Абсолютной. Я
сво-
рачивалась клубочком рядом с Лукасом и засыпала так крепко,
что не видела никаких снов.
Ну, за исключением ночи четвертого июля. Может, виноваты
фейерверки, а может, сахарная вата, которой я переела накануне, но той ночью я
увидела самый яркий сон из всех.
— Я здесь, — сказала девушка-призрак.
Она стояла передо мной и выглядела не как фантом, а как
нормальный человек. Но я ощущала в ней смерть, высасывающую тепло из моего
тела. Она делала это не специально — такова была ее природа.
— Где мы? — Я оглядывалась, но ничего не могла увидеть. Там
было так темно!
Она ответила только:
— Смотри.
Я опустила взгляд и увидела далеко внизу землю. Мы парили в
ночном небе. «Как звезды», — подумала я и на мгновение почувствовала себя
счастливой.
Потом я поняла, что узнаю фигуры, бредущие там, внизу.
Лукас, опустив голову, шел к дереву, раскачивавшемуся под порывами сильного
ветра. За ним следовал Балтазар.
— Что они делают? — спросила я.
— Общую работу.
— Я хочу посмотреть.
— Нет, — ответила девушка-призрак. — Ты не захочешь этого
видеть, поверь.
Ветер дул все сильнее. Бело-голубое платье призрака трепетало
под его порывами.
— Чего ты не разрешаешь мне увидеть?
— Смотри, если хочешь. — Она печально улыбнулась. — Но ты
пожалеешь.
Я должна посмотреть... я не могу этого видеть... просыпайся,
просыпайся!
Задыхаясь, я резко села. Сердце колотилось как сумасшедшее.
Почему этот сон так ужасно напугал меня?
Пятого июля, после звонка Вика, сообщившего, что он с семьей
уже в аэропорту, мы выписались из отеля. Пришлось довольно долго ехать на
автобусе, а потом пройти несколько кварталов от ближайшей остановки. Но все это
показалось сущей ерундой, когда мы завернули за угол опустевшего дома Вика и
ввели код сигнализации винного погреба.
— Ого! — воскликнул Лукас, когда наши глаза привыкли к
тусклому свету. — Да он огромный!
Подвал был размером с целый этаж громадного дома Вика. Он
оказался разделенным на комнаты, — видимо, когда-то давно, еще до того, как его
превратили в винный погреб, в нем жили. Я вспомнила слова Вика о том, что его
отец не занимается коллекционированием вина, как дед, и поразилась: сколько же
спиртного хранилось тут тогда? Старые истертые дубовые половицы, видимо,
отродясь не натирали.
Мы прошли вглубь и увидели, что там горит небольшая лампа в
форме гавайской танцовщицы. Она освещала настоящий клад с сокровищами:
простыни, лоскутные одеяла, надувной матрас, еще не вынутый из чехла, простую
складную металлическую кровать, какие часто встречаешь в отелях, небольшой
деревянный стол и стулья, корзинку, полную разномастных тарелок и чашек синего
и белого цвета, рождественскую гирлянду, микроволновку, мини-холодильник (уже
подключенный к розетке и работающий), книги и DVD-диски, старый телевизор и DVD-плеер
и даже персидский ковер, стоявший скрученным в углу.
Я взяла со стола лист бумаги и прочитала вслух:
— «Эй, ребята. Мы с Ранульфом притащили сюда с чердака
кое-какие вещи. От телевизора, конечно, мало толку без антенны, но вы сможете
смотреть фильмы на DVD. В холодильнике есть содовая и фрукты, и Ранульф оставил
для Бьянки несколько пинт крови. Надеюсь, это пригодится. Мы вернемся в
середине августа. Не делайте того, чего не стал бы делать я. С любовью, Вик».
Лукас скрестил на груди руки:
— Чего бы Вик не стал делать?
— Скучать. — Я широко улыбнулась.
