– Истерику?! – Марина вытаращила глаза.
– Ну да. Видите ли, я получила письмо… – Джессика замялась,
как бы размышляя, можно ли довериться Марине. – А, все равно вы узнаете: в доме
ничего нельзя утаить! Это было предложение руки и сердца.
– Ах! – только и смогла сказать Марина, в восторге всплеснув
руками: нет ничего милее юным девам, чем обсуждать сватовство, замужество и
тому подобное.
Мисс Ричардсон слабо улыбнулась.
– Я оставила письмо без ответа, однако Десмонд, воротясь,
сообщил мне, что виделся в Лондоне с… с тем господином, и тот официально заявил
ему о своих намерениях относительно меня. Сознаюсь: это меня просто подкосило.
Даже плохо помню, что я наговорила Десмонду.
– О, так вам не по душе сие сватовство? – догадалась Марина.
– Как жаль. Он, верно, очень беден?
– Наоборот, богат, что является единственным его
достоинством. – Джессика тяжело вздохнула, и ее прекрасные голубые глаза
наполнились слезами. – Риверс просто уродлив: лысая голова, сгорбленная спина,
желтый цвет лица… И к тому же ужасно скуп. Выйти замуж за пугало? Не
сомневаюсь, он бы превратил мою жизнь в домашний ад!
Последние слова были едва различимы среди беспрерывных
всхлипываний. Но Джессика через силу улыбнулась и продолжила:
– Десмонд – благослови его господь! – все понял и сказал,
что принуждать меня не станет, уверив, что я могу жить в Маккол-кастл сколько
угодно. Конечно, если бы мы с Десмондом жили в замке одни, то могли возникнуть
толки, и он вынужден был бы жениться на мне. Но присутствие Урсулы и Джаспера…
Что такое, Марион?
– Ерунда, – едва выдавила Марина. – Просто вдруг в горле
запершило.
Вовсе не ерунда, и ничего нигде не запершило – у нее дыхание
сперло от слов Джессики: «Он вынужден был бы жениться на мне». А что, лучший
выход для всех. И для Марины тоже! Тогда Десмонд постарался бы поскорее
отправить домой тайную жену, освободив ее от брачных уз.
Да и вообще их брак недействителен. Марина может
заглядываться на любого мужчину, хоть бы на Хьюго. То же и Десмонд. Но
почему-то от мысли о том, что Десмонд полюбит – не просто плотски пожелает, но
полюбит! – кого бы то ни было, у Марины защемило сердце. Но не дай бог Джессике
что-то заподозрить.
– Кажется, я простудилась… – Марина старательно и довольно
натурально чихнула. Выхватила из кармана платок, поднесла к носу – и выронила:
то оказалась скомканная бумажка, исписанная и исчерканная.
Батюшки-светы! Листок из Джасперова дневника! Очевидно,
Марина безотчетно сунула его в карман, когда Сименс едва не застиг ее на месте
преступления.
Она быстро нагнулась, но Джессика оказалась проворнее.
– Что это, Марион? Какой у вас странный носовой платок! –
Она рассмеялась и развернула листок. – Здесь что, пробовали новое перо? А
почерк-то! Ну-ка, что тут? «Жизнь наша делится на две эпохи: первую проводим в
будущем, а вторую в прошлом». Ого! философия, и притом тонкая. Писал человек
умный. Напрасно он зачеркнул так много. «Я знаю, что жизнь моя не удалась.
Вспомнить мне нечего, кроме горя, которое я приносил себе и другим своим
беспутством и слабоволием. Но, возможно, новый лорд Маккол когда-нибудь добром
вспомнит меня хотя бы за то, что я сегодня был единственным свидетелем на
свадьбе его отца и матери. Когда стало ясно, что у меня не может быть детей, я
исполнился особой отеческой нежности ко всем ним: и большим, и маленьким, и
даже нерожденным. Я глядел на Гвендолин – а она казалась еще прелестнее в
предвкушении своего пусть еще не скорого, но явного материнства – и думал, что
мой отец все-таки потерпел то поражение, которое я ему предсказывал. Дочь
сельского викария, которая вынуждена была пойти в услужение, – и Алистер
Маккол, надежда и опора всего рода…»
Джессика выронила листок и какое-то время невидящими глазами
смотрела на гобелен, украшавший стену и, словно нарочно, изображавший брачную
церемонию.
Марина стояла ни жива ни мертва. Больше всего на свете ей
хотелось бы очутиться сейчас за тридевять земель от девушки, безутешно
оплакивающей своего жениха и вдруг узнавшей, что тот не просто был ей неверен,
а вовсе повенчан с другой.
– Где ты это взяла? – спросила Джессика.
– Н-не… не пом-ню, – промямлила Марина. – Где-то в кор… в
коридо…
– Не лги! – перебила Джессика. – Мне не нужна ложь во
спасение. Говори!
– У Джаспера, – созналась Марина, не выдержав ее
повелительного взора. – Я перепутала двери и…
– Джаспер не может иметь детей? Каким же тогда образом… –
прошептала Джессика.
«О чем это она? Уж не повредилась ли бедняжка в уме?» –
испуганно подумала Марина.
– Как ты мог, Алистер! – простонала Джессика, а затем
зарыдала, ломая руки и не вытирая слез, заливавших ее лицо. И вдруг с тоской
уставилась на кольцо – знак не любви, а обмана. – Алистер, любимый мой…
«Брайан, любимый мой!» – эхом донеслось из-за двери, и
Марина кинулась вон, испытывая облегчение, что появился приличный предлог сбежать:
невыносимо было смотреть на тяжкое горе оскорбленной невесты. Впереди белой
стрелой летел Макбет, все это время смирно просидевший под складками ее
шелковых юбок. Марина толкнула дверь и едва не сбила с ног сгорбленную фигурку:
седые спутанные волосы, обрывки фаты, сухие померанцы. Урсула скорчилась за
дверью, что-то бормоча.
– Тише, тише, – пробормотала Марина, беря старую даму за
руку. И та покорно поплелась за Мариной. Но вдруг остановилась, вырвала руку:
– Куда ты идешь? Я тебя не знаю!
Марина вгляделась в блуждающие, выцветшие глаза. Вот
странно! У женщины совершенно безумный вид, а вчера ночью голос ее звучал хоть
и слабо, перепуганно, однако вполне трезво… Ах да, Марина и забыла: то было во
сне! И здравомыслие Урсулы ей тоже привиделось? Появилось желание немедленно
все уточнить, и Марина, близко склонясь к Урсуле, спросила:
– Что сделали с Гвендолин? Где она теперь?
Ничто не дрогнуло в глубине угасшего взора.
– Как нежный лютик, вся звеня, была любовью я согрета, –
вяло молвила Урсула и вдруг заломила руки с криком: – Это вы, леди Элинор?
Марина едва не пустилась прочь, но старая дама вцепилась в
нее, восклицая:
