Ночи становились все влажнее и теплее. Марина чувствовала
это особенно остро, потому что дни проходили как бы мимо нее. Она почти не
выходила из своей комнаты, и Глэдис, приносившая ей еду, даже перестала
выманивать ее рассказами о жарком солнышке и щебете птичек, а только с
молчаливым страхом поглядывала на мрачное, исхудавшее лицо «русской кузины» и
торопилась убраться поскорее из комнаты, ставшей местом добровольного
заточения. Никто, впрочем, не догадывался, что по ночам Марина все-таки
выскальзывает из замка и бродит по лужайкам и тропинкам, кружит, словно
мотылек, которого манит негаснущий свет в окне Десмонда… Иногда окно
оказывалось темным, что означало – лорд Маккол покинул родовое гнездо. Марина
только от Глэдис узнавала о том, что творилось в замке и деревне. Именно
горничная поведала ей, что несколько арендаторов-фермеров, оказавшихся
охотниками за ведьмами, были выселены с земель Макколов, что Сименс изгнан…
хотя и никуда не ушел. Его хватил удар, и сэру Десмонду пришлось оставить
обезножевшего старика в замке, поручив его попечению мистера Джаспера, который
оправился от болезни. Разумеется, не сам Джаспер ходил за больным – на то была
прислуга, и именно благодаря ей стало известно, что Сименс совершенно обелил
леди Марион. Впрочем, отношение Глэдис к Марине не изменялось к худшему и до
его признания: Агнесс яростно не любили в замке, и хоть смерть ее была ужасна,
девушка сочла, что она заслужила свою участь. Марина не знала, дошли ли слова
Сименса до лорда Маккола – Десмонда она так и не видела. Судя по всему, он
спокойно воспринял ее затворничество. Как, впрочем, и Джессика.
Потеря только что обретенной дружбы огорчала Марину до слез.
Недоверие Джессики было оскорбительно! Ведь видела потрясение Марины, пыталась
помешать ей спуститься на берег, а потом вдруг, ни с того ни с сего… Конечно,
Джессика в тот момент прямо-таки обезумела от ужаса, ее отчасти можно понять…
Но все-таки Марина чувствовала себя преданной и бесконечно одинокой.
Худо-бедно, а 31 июля медленно, но верно приближалось, и все чаще Марине
приходила мысль, что у нее есть возможность расчудеснейшим образом отплатить
Десмонду за все, что ей пришлось перенести по его вине.
Нет, она больше не мечтала о том роковом выстреле. Вот ведь
желала Агнесс зла, а потом жизнь готова была положить, лишь бы спасти
соперницу. Но кто-то же подсунул в шкаф Марины куклу с иголкой в сердце! И
почему-то именно след Агнесс отпечатался на рассыпанном маке! Дыма без огня не
бывает… Но если Десмонд у нее на глазах пустит себе пулю в лоб, не будет ли это
повторением действа на берегу реки? А вот ежели он с нею повенчается,
подтвердив публично то, что было совершено тайком, кто тогда в Маккол-кастл посмеет
посмотреть сверху вниз на «русскую кузину»! И Джессике придется очень
постараться, чтобы заслужить прощение миледи Марион…
* * *
– Алан! Алан!
Марина, вышедшая на прогулку, услышала крик и вздрогнула
так, что с трудом удержалась на ногах. Наверное, какая-нибудь служаночка зовет
своего дружка. Пришла на свидание, а его нет на месте. Но почему она кричит с
таким отчаянием? Может, застала милого с другой?
Марина печально хохотнула, да так и замерла с открытым ртом,
увидев черный клубочек, прокатившийся по лужайке от кустов к замку.
Неужели Макбет, которого Марина уже много дней не видела,
словно и кот тоже заразился всеобщим отчужденным отношением к ней? Глупости,
кот белый, да и существо это гораздо больше. Вот оно распрямилось и замахало
руками, слишком длинными для его коротенького тела…
– Брауни! – так и ахнула Марина.
– Алан! – послышался новый испуганный зов, и Марина
удивилась еще более: разве порождение нечистого духа, брауни, может носить
человеческое имя? А ему оно, несомненно, знакомо: брауни остановился, неуклюже
затоптался на своих коротеньких ножках и начал медленно поворачиваться на зов.
Тогда Марина неожиданно для самой себя окликнула:
– Алан! Иди ко мне!
И брауни замешкался, не зная, на чей зов спешить. Но
поскольку новых окликов не последовало, со всех своих коротеньких ножек
заспешил в сторону ближнего голоса – к Марине.
Она не знала, как смогла не кинуться прочь, стеная от страха
и отвращения. Вцепилась в какой-то куст, чтобы удержать себя на месте, и во все
глаза смотрела на приближавшийся к ней темный клубок. И в это мгновение взошла
луна.
– Господи милостивый! – выдохнула Марина, разглядев
хорошенькое детское личико на уродливом мохнатом теле, и у нее обморочно
зашлось сердце. Но в тот же миг рука ужаса разжалась, ибо она разглядела
длиннополое и длиннорукавное одеяние, что-то вроде неуклюжей шубенки,
облегавшее ребенка. И ей уже не было страшно, когда дитя с разбегу кинулось к
ней, так что Марине ничего не оставалось, как подставить руки, подхватить его и
прижать к себе.
Ребенок счастливо засмеялся, и в алом ротике сверкнули
жемчужные маленькие зубки. Не веря глазам, смотрела Марина в светло-голубые
глаза, казавшиеся в лунном свете похожими на опалы, на льняные вихры,
выбивавшиеся из-под круглой, плотно завязанной шапочки. Она уже видела это
личико… Нет, не может быть!
Ребенок на ее руках вдруг завертелся и плаксиво шепнул:
– Жарко…
Светлые бровки жалобно изломились.
И в самом деле: ночь тепла, дитя набегалось, а в такой
шубейке и в мороз взопреешь. Марина осторожно поставила малыша на траву и
принялась развязывать тесемки шапки и поясок шубы.
Почувствовав прохладу, дитя радостно завертело головой.
Шапочка свалилась, и лунный луч заиграл на гладенько причесанной головке.
– Ты кто? – спросило дитя. – Мамочка?
У Марины почему-то перехватило горло.
– Погоди-ка раздеваться. Как бы не простыть на ветру… – И
она вновь принялась напяливать шапку на светлую головку, как вдруг дитя исчезло
из ее рук. Марина какое-то мгновение так и сидела на корточках, тупо уставясь
туда, где только что был ребенок. «Брауни, настоящий брауни! – мелькнула мысль.
– Был да исчез!»
И только потом она сообразила, что малыш исчез не сам по себе,
а был вырван из ее рук женщиной, которая сейчас ломилась через кусты, держа
«брауни». А тот тихонько смеялся – словно серебряные колокольчики
перезванивали! – и махал Марине.
Девушка ринулась следом, повинуясь той же слепой вещей силе,
которая нынче ночью направляла ее поступки. В несколько прыжков догнала
убегавшую женщину, что было силы вцепилась в ее плечи, рванула… и тут же
согнулась, зашлась от боли, хватаясь за колено. Потому что похитительница
ребенка, не оборачиваясь, лягнула ее, как норовистая кобылица, и снова
бросилась в глубину парка.
