Первое мгновение Марина чувствовала только восторг от того,
что глаза Десмонда вновь обратились к ней. Потом вникла в смысл слов Джессики и
удивилась:
– А что со мной такое?
– У вас руки в крови! И платье, посмотрите!
Марина приподняла подол. Россыпь рыжих пятен… таких же, как
палец.
– Это не кровь, а…
Она осеклась. И как закончить фразу?
– Я просто порезала палец, – нелепо соврала Марина. Так
нелепо, что Джессика опустила, а Десмонд отвел глаза.
– Ну, я, пожалуй, пойду, – пробормотал он.
– Я провожу тебя, – встрепенулась Джессика. – И позову слуг.
Они двинулись к замку вдвоем. А Марина стояла и не могла
понять, почему предпочла согласиться, что запачкана кровью, вместо того чтобы
сказать: краска, мол. Мало ли где могла она вляпаться!
Глава 22
Павильон в саду
Марине случалось читать греческие трагедии, и в последнее
время они часто приходили ей в голову. Особенно при появлении Глэдис. С
невольной улыбкой она думала о том, что быстроногой служанке выпала роль
всеведущего хора. Редко какой день не начинался с болтовни Глэдис, от которой
Марина узнавала о всех событиях в замке и даже об их подоплеке. Глэдис не
больно-то опасалась «русской кузины»: ведь та хоть и была из богатой семьи, но
все-таки птичка из чужого гнезда. А потому не церемонилась и слов не подбирала.
Вот и в тот кошмарный день она шумно ворвалась в комнату
Марины и принялась разводить огонь в камине, грохоча даже громче, чем обычно.
Марина уже к тому времени проснулась и лежала, поглядывая на светло-пыльные
полосы солнечных лучей, протянувшиеся сквозь щели в шторах, и размышляя о
событиях вчерашней ночи и дня. Прежде всего о том, где бы раздобыть ключи от
входа в башню или как туда попасть иначе. Потом ее мысли обратились к Флоре,
которая в своем увитом розами домике ревностно оберегает от постороннего глаза
мальчика, закутанного в девчачьи одежки.
Думала и про капитана Вильямса. С какой радости тот вдруг
заявился? Кстати, в замок он не вернулся. Вот кабы Десмонд не свалился с коня,
то непременно встретился бы с Вильямсом…
Десмонд! О чем бы она ни думала, мысли все время кружились
вокруг него. Марина даже мысленно не произносила слова «любовь». Разве можно
влюбиться в человека, которого считаешь врагом. Может, оттого потянулось к
Десмонду одинокое ее сердце, что он единственный был близок ей здесь, на
чужбине. Или впрямь существуют вековечные чары в тех узах, которые налагаются
на мужчину и женщину именем божиим, даже если их союз – случайность? Но был ли
случайным их с Десмондом союз? Ведь какая-то сила поставила его на пороге
заметенной снегом баньки именно в ту роковую, предрождественскую минуту, когда
Марина произносила древние, заветные слова, вызывая из тьмы и света, мрака и
сияния любовь – единственную на всю жизнь… Но любовь к Десмонду – гибель,
потому что напрасная, безответная. Он любился с Агнесс, а вчера так поглядывал
на скромное «вдовье» декольте Джессики…
И снова приступ ревности ударил Марину в самое сердце. Слезы
неудержимо подступили к глазам. Вскочив с постели, она принялась тереть глаза
кулаками, загоняя слезы внутрь и делая вид, будто проснулась от шума, поднятого
горничной.
– Что ты топочешь, как молодая кобылка в стойле? –
проговорила она, откусывая от горячей маслянистой лепешки, какие здесь
частенько подавались к завтраку.
– Топочу, мисс? Ой, прошу прощения у вашей милости.
Просто-напросто я еще не привыкла к этим туфелькам… я ведь надела их в первый
раз.
– Так у тебя новые туфли? – оживилась Марина, как всегда
оживляются женщины, когда речь заходит об обновке – своей или чужой. – А ну,
покажи!
Глэдис вмиг вздернула юбки, выставив тоненькие ножки,
обтянутые полосатыми, домашней вязки чулками и обутые в нарядные кожаные, с
пряжками туфельки на французском каблучке.
– Конечно, они не новые, – пояснила Глэдис. – Но мне бы
отродясь таких не нашивать, кабы не леди Джессика. Она частенько дарит
служанкам туфли, потому что быстро их снашивает.
– Отчего же так? Ходит много? – спросила Марина от нечего
делать, для поддержания разговора.
– Не больше других, – пожала плечами Глэдис, выставляя ножку
и показывая сношенный каблучок. – Однако все ее левые туфельки вот так
стоптаны: леди Джессика, известное дело, хромоножка.
– Да ну! – изумленно всплеснула руками Марина. Вот уж не
подумала бы…
– Между нами говоря, мисс, – заметила Глэдис, – вы вообще
ничего и никого не видите, кроме…
Она осеклась и схватила с кровати поднос, но Марина успела
вцепиться в него и удержать.
– Кроме кого? Говори! – молвила тихо и, как ей показалось,
спокойно.
Глэдис учуяла в ее спокойствии недоброе. В ее голубеньких
английских глазках заплескался страх, и она выдохнула обреченно:
– Кроме милорда, сэра Десмонда. Простите, что я осмелилась,
мисс… Однако вы так добры всегда, что мне хотелось вам как-нибудь помочь.
– Что, так сильно заметно, да? – спросила Марина, с трудом
поднимая глаза.
– Заметно, мисс, – кивнула Глэдис. – Вы, как подсолнух,
туда-сюда поворачиваетесь, только чтобы взглянуть на милорда. Вроде бы вы даже
это от самой себя таите, а другим заметно. У нас давно девушки говорят: не
диво, мол, что Агнесс волосы на себе от злости рвала, коли милорд в замок
другую привез!
– Агнесс? – удивленно переспросила Марина. – Однако она…
царство ей небесное… вроде бы не была милордом обижена?
– Вот видите, мисс, какая вы! – воскликнула Глэдис. – Вы
даже и не знаете, что, воротясь из путешествия, милорд к себе Агнесс ни разу не
допустил. Слухи ходят, что она чуть ли не голая без зова являлась к нему в
комнату, а он ее выставлял прочь. Оттого и прицепилась к Хьюго. Вот господь ее
и наказал за распутство.
– Выставлял прочь? – с трудом выговорила Марина. – Ты,
верно, шутишь…
Десмонд хранил ей верность… О господи, спасибо тебе! Путы
глупых недоразумений едва не разлучили их навеки. Но теперь все выяснилось! Ах,
бедная Агнесс… как она, должно быть, ненавидела «русскую кузину»… Взаимная
ненависть погубила одну из них и едва не обездолила другую. Десмонд не изменял
ей! Конец несчастьям, недоразумениям, тоске!
