Марина открыла глаза и недоверчиво уставилась на Десмонда,
который одной рукой пытался приподнять ее голову, а другой подсовывал к губам
рюмку с тяжелой, темной, резко пахнущей жидкостью.
– Где я? – пролепетала Марина, морщась от острого запаха и
глядя на растрепанные волосы Десмонда, его румяное лицо, расстегнутую чуть ли
не до пояса рубашку. Трещал камин, кругом горели свечи. Она бросила взгляд по
сторонам, но не поняла, где находится. Не у себя в комнате, точно. – И что это?
– Не яд, – буркнул Десмонд, проигнорировав первый вопрос. –
Пейте, ну!
– Зачем? Где я нахожусь? Как я сюда попала?
– Ну, коли посыпались вопросы, значит, моя прекрасная
неверная жена окончательно пришла в себя! – хмыкнул Десмонд, нетвердо ставя
рюмку на столик. Та покачнулась, и несколько капель плеснулось через край.
Марина вытаращила глаза:
– Да вы пьяны?!
– Ну да, самую малость, – покладисто кивнул Десмонд. –
Трудно было не опьянеть! Тут все вокруг опьянело, пока я растирал этим отличным
французским коньяком ваши ножки. Кстати, попробуйте пошевелить ими. Вы их
чувствуете?
Ногами-то Марина пошевелить могла, а вот языком – нет, до
того была изумлена. Растирал ей ноги коньяком? Он что, спятил?
– Нет, – покачал головой Десмонд, и Марина так и не поняла,
то ли он проник в ее мысли, то ли ее язык все-таки зашевелился. – Нет, я в
своем уме. А вот вы, верно, были не в своем, когда бегали босая по парку.
– Вы что… принесли меня оттуда? – тихо спросила она.
– Увы, да, – кивнул Десмонд. – Вас бы, конечно, следовало
пригнать плетью, а мне пришлось тащить вас на руках.
– Почему?
– Вы без чувств были, – буркнул Десмонд. – И посмотрели бы
на себя! Ноги по колено в грязи, все исцарапаны, на животе тоже царапина,
рубаха разорвана в клочья, волосы перепутаны и все в сосновых иглах… Жуткое
зрелище!
Он передернулся с такой брезгливостью, что Марина обиделась.
– Ну так и бросили бы меня там.
– Да не мог я вас оставить, – вздохнул Десмонд. – Вы бы к
утру замерзли, и вообразите, какие пошли бы слухи, ежели б вас нашли утром
полуголой, истерзанной… мертвой. Вы ведь все-таки моя… кузина, – продолжил он
после заминки, от которой у Марины замерло сердце, – хоть и прекрасная и
неверная!
– Я не… – выдохнула Марина, желая, чтобы он опять назвал ее
женой.
– Не прекрасная? Или не кузина? – невозмутимо вскинул брови
Десмонд.
– Не. невер… не не-вер-ная! – запутавшись, по складам
выговорила Марина.
– Не неверная? Ну, тогда я не только пьян, но и слеп.
– Вы слепы, слепы! – в отчаянии выкрикнула она. – Вы ничего
не замечаете, видите только то, что вам хочется видеть!
– То есть вы полагаете, что я всю жизнь мечтал увидеть, как
вы валяетесь в постели с Хьюго? – прорычал Десмонд. – Ну так вы ошибаетесь!
Марина уронила голову на подушку и закрыла лицо локтем,
чтобы спрятаться от его взгляда, в котором горела ненависть… и боль. Но ей было
стократ больнее! Десмонд оскорблен потому, что другой мужчина покусился на его
собственность, и не способен страдать так, как страдает она. Ведь он не любит
ее!
Слезы хлынули ручьем. Марина уткнулась лицом в подушку,
зашлась рыданиями.
– Прекратите истерику, – выдавил Десмонд, не глядя на нее. –
У меня нет никаких прав упрекать вас. Всеми бедами, которые обрушились на вас,
вы обязаны только мне. Я похитил вашу девственность, вынудил покинуть родной
дом, связал узами брака, а затем развратил вас, ввергнув в тлетворную атмосферу
интриг и распутства, которой пропитано все в замке. В конце концов, я только
пожинаю плоды своего…
Он не договорил, только зубами скрежетнул.
– Зачем вы дергали меня за волосы? – спросила Марина, еле
шевеля губами от внезапно навалившейся усталости.
– Вытаскивал из них сосновые иглы, – сердито ответил
Десмонд. – Вы же были невероятно грязны, словно всю ночь бегали взад-вперед по
парку.
– Но ведь так оно и было! – слабо выдохнула она.
Десмонд озабоченно нахмурился и снова поднес ей рюмку:
– Bыпейте, сами выпейте, сами! Похоже, вы сейчас снова
упадете в обморок, и мне опять придется поить вас тем необычным способом, от
которого я и опьянел.
– О чем вы говорите? – слабо повела рукой Марина, отстраняя
рюмку.
– Осторожнее! – вместо ответа вскрикнул Десмонд и с досадой
покачал головой: – Ну вот, вы все иголки рассыпали! Я хотел бросить их в камин
и сжечь, а вы… Утром горничная увидит и решит, что я спятил, если приношу из
парка сухие сосновые иглы к себе в комнату!
К себе в комнату? O господи… То есть она лежит в его
постели?
Кровь побежала быстрее, и Марина почувствовала, что
возвращается к жизни. Десмонд принес ее сюда, ухаживал за ней… Может быть, она
не так уж и безразлична ему? Мысли неслись, перегоняли одна другую. И только
одна с завидным постоянством возвращалась обратно – она ведь была почти
раздета, беспомощна… Робко глянула на Десмонда и вздрогнула: он глядел
прищурясь, и глаза его снова были чужими… совсем чужими!
– Вы ошибаетесь, Марион, – с горькой усмешкой молвил
Десмонд, и взгляд его не оставил сомнений в том, что он прочел ее мысли. – Я
вас не тронул. Чтобы я… после конюха… – Он брезгливо передернул плечами.
Некая неведомая сила вздернула Марину с постели, понесла к
Десмонду. Некая неведомая сила влилась в ее руку, отвесившую ему такую
пощечину, что он отшатнулся и едва устоял на ногах.
– Вы меня с кем-то путаете! – прошипела Марина, не помня
себя от ярости. – Хоть я ваша тайная жена, однако же не обзавелась еще вашей
фамильной чертой: страстью к простолюдинам!
Десмонд качнулся, схватился за край стола, чтобы не упасть,
и глаза его так сверкнули, что Марина поняла: он тоже в ярости и едва способен
владеть собой. Но Марине уже было море по колено.
– Да, да! Это ведь в ваших привычках! – усмехнулась Марина.
– Вы ведь сочли меня крестьянкой, когда обольстили в бане и когда каждую ночь
укладывали к себе в постель? Да все вы, Макколы, таковы. Ваш брат, тайно
обвенчавшийся с Гвендолин и приживший с ней сына, ваш дядя, у которого
любовница в деревне, ваш отец, так и не узнавший имени своего бастарда… И
Джессика, которая душу дьяволу продаст, лишь бы сделаться леди Маккол, всего
лишь усвоила вашу манеру. Но меня вы…
