– Твой синий сюртук мелькнул среди сосен, – сообщил Джаспер.
– Правда, я не поверил своим глазам.
– Что, не ждали помощи? – осторожно поинтересовался Десмонд.
– От тебя? – повел бровью дядюшка. – От тебя не ждал.
Племянник норовисто вздернул голову.
– Любопытно, почему все здесь считали меня негодяем? Ладно
бы только Джессика – она ведь других судит по себе! – но вы и…
Он не договорил, но Марине показалось, что Десмонд имеет в
виду ее, и сердце больно ужалила змея-обида: а ее-то он кем считал?
– Сказать по правде, если ты притворялся, то делал это
мастерски, – извиняющимся тоном сказал Джаспер.
– Я почти не притворялся, но… Люди, как правило, видят не
то, что есть на самом деле, а то, что им хочется видеть, – усмехнулся Десмонд.
– Помните, Джессике стало ночью дурно и она вызвала Линкса пустить кровь. Что
она говорила потом? Мол, я побледнел и почти лишился сознания. Я и в самом деле
был потрясен до столбняка. Однако отнюдь не от жалости к Джессике, а потому что
узнал в докторе мерзавца, прославившегося в Париже поистине звериной
кровожадностью.
– Но ты же страшно рисковал, встретившись с ним! –
воскликнул Джаспер.
– В Париже Линкс исполнял одну и ту же роль – безжалостного
убийцы. А у меня там была тысяча лиц, и ни одного своего. – Десмонд взъерошил
светлые волосы, помял твердый, с ямочкой, подбородок. – Я был ремесленник
Этьен, солдат национальной гвардии Рене, художник Оливье… Нет, риска не было.
Но я сразу заподозрил неладное в слишком тесной дружбе Линкса с Джессикой. И
еще. Алистер был самым галантным кавалером на свете, но от меня, своего брата,
он не таил ничего, говорил, что Джессика вызывает у него смутный страх,
граничащий с отвращением. И мне никак не верилось, что Алистер вдруг решил
жениться на ней, даже объявил о помолвке. Я гораздо легче поверил, что он
сочетался браком… со служанкой.
Десмонд запнулся, и Марина вдруг поняла почему: наверняка он
в ту минуту вспомнил, как сам сочетался с бог весть кем.
– Начав осторожно расспрашивать людей, я узнал то, что
хотел: Алистер никому ни о чем подобном впрямую не говорил, известие исходило
от Джессики, которая распространяла слухи так умело, делала такие тонкие
намеки, так ловко сводила обстоятельства, что никто не сомневался в намерениях
Алистера.
– А кольцо? – взволнованно спросил Джаспер. – Вообще-то я
видел, как Алистер надел его Гвендолин, но…
– Но вы сочли, что брат передумал, верно? – усмехнулся
Десмонд. – Я не виню вас. Жизнь не располагала вас к любви и доверию, поэтому…
– Я просто хотел быть счастливым, – глухо отозвался Джаспер.
– И решили, что не можете быть счастливы без Маккол-кастл, –
усмехнулся Десмонд, даже не вопросительно, а просто очень печально.
Марина вприщур гневно взглянула на Десмонда. Да, его
сказочно своевременное появление спасло их всех, но почему он сейчас ведет себя
так, словно ведет дознание? Почему смеет обвинять Джаспера, который только что
с трудом отводил от себя и от женщин смерть, усиленно заговаривая зубы убийце
Линксу? И если Десмонд раскусил Джессику, почему бы ему не пойти дальше? Почему
он не просит прощения у Марины за все отвратительные, неправдоподобные
подозрения, которые возводил на нее в компании со своей сестрицей? Ах да, он
ведь не слышал хвастливых признаний Хьюго… Джаспер и Флора, конечно, заступятся
за нее, и у Десмонда сделается такая обалделая физиономия, что любо посмотреть!
Кстати, интересно узнать, как Десмонд очутился здесь.
Наверняка, заждавшись Сименса, пошел поглядеть на дело его рук и нашел своего
пособника без памяти, а клетку – опустевшей. И ринулся в погоню за беглянкой.
Ведь какие бы подробности ни выяснялись насчет коварства Джессики, безумных
замыслов Линкса и тому подобного, Десмонд по-прежнему обременен постылым браком
и не может не желать сбросить ярмо с плеч. Надо отдать ему должное: он
благородно принял весть об Алане и вроде готов без боя сдать позиции. Конечно,
он еще натешится властью в Маккол-кастл, фактическим хозяином которого будет
лет пятнадцать, пока Алан подрастет. Однако ему так или иначе придется думать о
запасных позициях, а их обеспечить может только выгодный брак на девушке с
приданым, с землями, где Десмонд сможет основать новую твердыню своего
честолюбия. И, уж конечно, меньше всего ему нужна тайная жена. Да Марина и сама
с радостью готова сбросить узы насильно навязанного, унижающего ее брака!
Десмонд и представить себе не способен, что единственное ее желание – оказаться
от него как можно дальше…
О нет, конечно же, она лжет самой себе!
Ей мучительно хотелось, чтобы он схватил ее в объятия,
зацеловал, восклицая, что не перенес бы ее смерти, что во всем раскаивается,
что слепо верил Джессике, а теперь понял, как жестоко был обманут… Хотя ей было
бы довольно, ежели б он просто глянул на нее… и она бы успела прочесть в его
взгляде горечь, и вину, и раскаяние, и мучительную тоску, и жажду обладания…
Слезы вдруг так близко подступили к глазам, что Марина
принуждена была резко вскинуть голову, чтобы они не хлынули через край. И
возблагодарила судьбу, когда Алан вдруг завозился, поглядывая на Флору. Та
принялась выбираться из телеги, а Марина ринулась за ней с таким видом, будто
непременно хочет помочь. Просто ей не хотелось оставаться одной с мужчинами.
Чего доброго, следующей на очереди у дознавателя Десмонда станет она сама.
Отойдя от телеги за можжевеловые кустики, Марина осознала:
ей нет никакой надобности возвращаться. Наоборот – ей ни в коем случае не
следует возвращаться! Ей нужно как можно скорее вернуться в замок, собраться –
и исчезнуть. Чем скорей, тем лучше.
Марина сделала шаг и другой в глубь леса, пытаясь вспомнить,
где оставила своего гнедого, как вдруг обмерла, почуяв спиной чей-то
пристальный взгляд. Оглянулась, холодея, готовая закричать при виде нового
врага, – и ноги у нее едва не подкосились от несказанного, почти невыносимого
облегчения: на нее косился вороной конь. Конь Десмонда, Блэкки.
Она почмокала губами, от души жалея, что нет в кармане
ничего, чтобы задобрить богом посланного конька: ни хлебушка, ни кусочка
сахарку. Впрочем, конь и так вел себя вполне дружелюбно, не выразил ни
малейшего неудовольствия, когда она осторожно поставила ногу в стремя, а потом
взгромоздилась в седло. Марина схватила поводья, и вороной, почуяв твердую
руку, послушно пошел к дороге.
