«О господи, да не схожу ли я с ума?!» – похолодела она от
ужаса, сообразив, что разговаривает с мертвецами.
Переместилась, чтобы оказаться спиной к своим страшным
соседям, и склонилась ближе к Джессике, ресницы которой в ту минуту дрогнули.
Она приходила в себя! Сердце Марины пропустило один удар. Сейчас… уже скоро…
Глаза Джессики постепенно прояснились от мути беспамятства и
наполнились безграничным изумлением, а затем в них вспыхнул страх. Джессика
дернулась – и замерла, осознав каменную неподвижность своего тела. И Марине
почудилось, будто что-то взорвалось в голове связанной, такой взрыв бешенства
полыхнул вдруг в ее взгляде:
– Развяжи меня! Развяжи, стерва! Раз-вя-жи!
Марина встала, небрежно перешагнув через Джессику, ушла в
другой угол и села там, сохраняя на лице маску равнодушного терпения… Ей
пришлось вонзить ногти в ладони, чтобы сдержать себя!
Какое-то время Джессика неистовствовала, но наконец
напрасная ярость обессилила ее. Она замерла, перестав конвульсивно содрогаться,
только тяжело, протяжно всхлипывала, не имея возможности вытереть слезы.
«Ничего, ничего, – уговаривала себя Марина. – Как-нибудь
подожду». – И дождалась наконец.
– Марион, подойди! – слабым, незнакомым голосом окликнула
Джессика.
– Зачем? – старательно зевнула Марина. – Я и отсюда
прекрасно слышу.
Странно: она почему-то боялась приближаться к Джессике. Даже
сейчас боялась! Ну, может быть, того, что вдруг да вырвется из ее рта длиннющее
ядовитое жало – и поразит насмерть. Или тело, бессильно бьющееся по полу,
порастет змеиной чешуей и обовьет Марину, стиснет тугими, смертельными
кольцами…
– Зачем ты это сделала, Марион? – с болью спросила Джессика.
Марина лишь покачала головой: она уже научилась различать в
ее медовом голоске оттенки лжи и коварства, и едва заметные следы хитроумной
западни, и тщательно сдерживаемую, лютейшую ярость. А потому лишь усмехнулась:
– Ну, ну, Джессика! Ты же так гордилась своим умом!
Пораскинь-ка им и попробуй угадать, зачем дурочка Марион тебя связала.
– Я знаю, – глухо молвила Джессика. – Ты хочешь, чтобы я
осталась тут с тобой. Ну что ж, мы умрем вместе.
– Или вместе выйдем отсюда, – тихо добавила Марина, после
чего Джессика снова надолго замолчала.
– Так вот чего ты хочешь… – пробормотала она наконец. – Я
скажу тебе, как открывается дверь, ты выйдешь, а меня тут подыхать бросишь? И
все – Десмонд и Маккол-кастл – достанется тебе? О, вы, русские, хитрые! Мать
Десмонда так заморочила голову лорду Макколу, что он забыл обо всех клятвах,
данных моей матери. А после смерти леди Елены жил… нет, не жил, а словно бы с
нетерпением ждал встречи с нею. И ускорил-таки эту встречу. А Десмонд… – Голос
ее прервался от ненависти. – Чем только русские дикарки ухитряются внушать
такую страсть, что прибирают к рукам и наших мужчин, и все, что нам должно
принадлежать по праву? Маккол-кастл мой! Я не позволю тебе получить его!
Марина подбежала к ней, забыв страх. Слова Джессики окрылили
ее и наполнили такой гордостью, какой она прежде и не подозревала в себе. Гордостью
за кровь свою. За русское имя. За вековечную страну с ее непостижимыми
просторами. Сейчас, как никогда раньше, она ощущала себя травинкой, вырванной
из родной почвы и немилостивым ветром унесенной на чужбину.
– Да, я – русская! – сказала она. – И чтобы русский человек
приехал за тридевять земель склочничать, да сутяжничать, да травить-убивать?
Ради замка, каменной этой глыбы? Да мне душно, тошно здесь! Ради вашей тощей
землицы, которая зимой и летом одним цветом? Да у меня в России земли
немерено-нехожено, богатств не счесть: летом шелка изумрудные, по осени меха
лисьи рыжие, зимой серебро морозное – бери не хочу! Там солнце во все небо, там
воля вольная!
И, только переведя дух, Марина сообразила, что говорила
по-русски. И все-таки, судя по выражению глаз Джессики, та кое-что поняла. Не
слова, так их смысл постигла своим острейшим, жесточайшим умом – и прикрыла
глаза, чтобы скрыть от Марины мелькнувшее в них выражение страха.
– Тогда… ради чего? – пробормотала она, как бы не Марину
спрашивая, а себя. – Чего же ради ты здесь суетилась, подсматривала,
подглядывала, вы-спрашивала?
– Ты не поверишь, Джессика, – усмехнулась Марина, опьяненная
тем дивным покровительственным, снисходительным чувством, которое испытывала по
отношению к Джессике. И вовсе не потому, что та лежала связанная на полу, а
Марина стояла над ней. Они обе были сейчас пленницами… И все-таки Марина
чувствовала себя выше Джессики, потому что ответ на вопрос, вполне очевидный и
единственно возможный, был непостижим для несостоявшейся леди Маккол… для
неудачницы, проигравшей именно потому, что она никогда не ведала такого
чувства. – Ради любви!
Лицо Джессики поблекло, увяло, сморщилось.
– Как говаривал Лафонтен, два демона раздирают нашу жизнь на
части, лишая нас рассудка. Первому имя – любовь, второму – тщеславие. Каждому
свое, не так ли? – произнесла она бледными, искусанными губами.
– Каждому свое, – кивнула Марина.
– Но конец-то один! – усмехнулась Джессика. – Движимые тем
или другим, мы обе умрем здесь, а бедняга Десмонд решит, пожалуй, что мы обе
плюнули на него и решили попытать счастья где-нибудь в ином месте. А ведь он
мог быть счастлив не с одной, так с другой… Но беда в том, что он принадлежит к
тем людям, для которых часы любви всегда спешат либо отстают. Короче говоря,
они любят тех, кто не любит их, но не любят тех, кто их любит. Впрочем, ему
недолго сокрушаться.
Марина насторожилась, не то с отвращением, не то с
восхищением глядя на Джессику, которая сейчас напомнила ей некую опасную
ящерку: оторвешь у нее хвост – она вроде бы и изуродована, и обессилена, а
через миг вновь красуется во всей своей ядовито-зеленой красе. Наверное,
Джессика поручила Хьюго и Линксу убить Десмонда. И она не знает, что все
обернулось совсем иначе. Велико было искушение выпалить эту весть, поглядеть,
как она растопчет, накрепко пригвоздит Джессику к полу, однако что-то удержало
Марину.
– Tы все равно не узнаешь, что произойдет дальше, если не
скажешь, как открыть дверь, – бросила она, постаравшись сохранить на лице
выражение недоумения.
– Сказала бы, да ведь бросишь меня здесь, – фыркнула
Джессика.
– Клянусь богом, не брошу! – воскликнула Марина.
Джессика смотрела на нее в задумчивости.
– Вот что, – сказала она наконец. – Не могла бы ты
прислонить меня к стене? У меня начинает ломить спину, не хотелось бы выйти
отсюда, подхватив простуду.
