Орхидеи.
Лайлия Шеритон — из тех орхидей, что цветут один день. Даже всего один вечер. А потом цветки умирают…
Белое? Красное? Палевое?
Выбрать просто невозможно! Я поступила проще: один за другим побросала платья за спину, а потом с закрытыми глазами наугад схватила первое попавшееся.
Белое!
Итак, я буду в белом. Мое первое в жизни белое платье. И последнее. Белый — не мой цвет. Может быть, он мне и к лицу, но не по сердцу.
Я облачалась нарочито неторопливо. Пыталась запомнить, как это приятно, когда струящийся тончайший атлас нежно обволакивает тело. Я жадно наблюдала за собой в зеркале, отмечая малейшие движения, каждое вздрагивание мышц лица. Видела, как меняются мои глаза…
Белый неожиданным образом подчеркнул загар. Бог мой, да я загорела! И еще как. Южный золотистый загар ровно лег на мою кожу, обычно бледную до прозрачности. Загорелая, в белом платье я мерцала, как драгоценная статуэтка из сердолика.
Да, пусть Ангел-city запомнит меня именно такой!
Я ликующе встряхнула волосами, которые, нарочно неприбранные, длинными локонами свободно падали за обнаженные плечи. Моему лицу не требовалась косметика. Распустившимся цветам не нужны дополнительные краски.
Я вышла в коридор. До ужина оставалось еще полчаса. Но сидеть в-комнате я не собиралась. Хотелось напоследок обойти все-все. Но успела достигнуть только гостиной, в которой горел свет.
Там находился Стефан, расположившийся в кресле с бокалом багряного вина и опять весь в черном…
Я застыла в дверях, почти напуганная таким вечерним мужским трауром. Гарланд взирал на меня со странным выражением, изменившим, заострившим выразительные черты эльфского лица. Какая-то тайная мысль затаилась в его глазах, сделавшихся матовыми. Эта тайна могла свести с ума, если бы я попыталась ее разгадать.
Время между нами умерло. Мы смотрели друг на друга вечность, в которой не существовало ни минут, ни секунд. Зачарованные.
— Черное и белое. — Ангел-city очнулся первым и медленно поднес бокал к губам. — Иначе и быть не могло.
Я мысленно с ним согласилась. В нашей истории ангел — черный, грех — белый.
— Ты будешь вино? — поинтересовался он.
Разумеется, сегодня я выпью вина. И не один бокал. В противном случае мне просто не пережить последнего вечера в раю.
Вино оказалось очень терпким и крепким. Оно мгновенно проникло в кровь, вспенило ее и отравило. Крохотные молоточки застучали в висках, выстукивая похоронный марш. Когда же Гарланд скажет, что мы должны распрощаться навсегда?
Я ждала тех слов. Но Ангел-city не торопился их произносить. Я выпила еще вина. И вошла во вкус…
— Это целогина гребенчатая, — кивнул Гарланд на изумительную орхидею в вазе, отвлекая меня от третьего бокала.
Я оглянулась. И вновь — черное и белое…
Длинные, снежно-белые волнистые лепестки этого цветка на фоне непроницаемо-черного стекла вазы выглядели совершенными и одновременно ненастоящими — умело вырезанными из плотного мерцающего дюпона
[4]
.
Подобными совершенными девственно-белоснежными орхидеями следует украшать невинных невест или юных покойниц. Эту снежную целогину я бы никогда не взяла в руки. Она пугала.
— Слишком красива, — пожала я плечами, отворачиваясь от вазы с идеальными цветами для непорочных дев.
— Звучит как обвинение, — вскользь заметил Гарланд. — Хотя про тебя можно сказать то же самое…
— То же самое? — Я вопросительно наморщила лоб.
— Слишком красива.
Я с силой сжала тонкую витую ножку бокала. Хрупкая и прозрачная, она могла переломиться в любой момент.
— В отличие от твоей безукоризненной целогины у меня имеется огромное количество недостатков и несовершенств…
— И именно поэтому ты красивее и интереснее любой из орхидей, — улыбнулся Гарланд.
Меня резануло ножом по сердцу от его улыбки. Так еще он ни разу не улыбался. Так светло и тепло. Почему он не улыбался так раньше? Чтобы я стала счастливой? А сейчас у меня времени на счастье почти не осталось.
— Значит, все дело в красоте, — промолвила я надтреснуто. — Во внешности. Если бы Мирмекс была страшна как смертный грех, ты бы не стал ее красть, а просто подал на нее в суд.
Ангел-city усмехнулся, спрятав усмешку за бокал с вином.
— Если бы Мирмекс была страшна как смертный грех, я бы понял ее поступок и простил, — услышала я его голос, сделавшийся далеким. — Простил бы, потому что она — удивительный фотограф, умеющий находить душу сущего. Но…
Пауза.
Я напряглась, чувствуя, как капелька пота покатилась по оголенной спине.
— Но Мирмекс оказалась чересчур красива, чтобы ее можно было взять и простить. Красота — всегда наказуема…
Мои заблестевшие глаза вновь наткнулись на прекрасную целогину. Мы с ней — две белые орхидеи.
Обе срезанные…
— Кажется, нам пора в столовую. — Ангел-city легко сменил тему. Я кивнула.
* * *
В столовой, почему-то погруженной во мрак, свет не горел, и накрытый стол лишь угадывался по отдельным отблескам.
— Почему здесь темно? — спросила я, настороженно всматриваясь в темноту.
— Потому что я так распорядился. — Гарланд уверенно шагнул во мрак, к столу. — Сейчас зажгу свечу. Она будет освещать нашу трапезу. Одна-единственная.
— Ужин при одной свече? — Я попыталась рассмеяться.
— Да, — Ангел-city щелкнул зажигалкой, и взвившийся крохотный огонек углубил мрак. — Эта свеча— особенная. Она должна сгореть.
— И что случится, когда она сгорит?
— Наступит тьма. Круг замкнулся.
Я прошла в столовую, уселась за стол и уставилась на особенную свечу. В ней не было ничего необычного. Тонкая, бело-золотистая, высотой с женскую ладонь. И света от нее одной исходило слишком мало. Она освещала лишь центр стола. Гарланд на противоположном конце походил на очерченный силуэт. Я не видела его рук, а по эльфскому лицу прыгали блики, искажая благородные линии.
— Этой свече — больше ста лет, — прокомментировал он, подавая мне бокал — другой бокал, с другим вином.
— В самом деле? — Я была по-настоящему удивлена. — Разве такое возможно?
— Отчего бы и нет? Я приобрел ее на одном аукционе пять лет назад.
— И тебе не жаль, что раритет превратится в восковую лужицу? — Я с жалостью взглянула на зажженную свечу.
Она горела в первый и в последний раз.
— Каждая свеча должна когда-нибудь сгореть. — Ангел-city отсалютовал мне своим бокалом. — Пусть даже через сто лет.
