Наконец кхандец нарушил затянувшееся молчание:
— Нам надо уходить. И быстро. Будет большая охота, а у нас нет ни припасов, ни коней. Северный путь наверняка перекроют. А потому придется уходить туда, где нас не ждут, — на юг.
Он говорил четко и отрывисто, как о чем-то давно решенном.
— На юг? — Фолко поднял глаза. — Я не ослышался? На юг?
— Именно так. — Рагнур стукнул кулаком по ладони. — Там нас не ждут.
Коней и все прочее возьмем в бою. И тогда — к Морю!
— Ага, свяжем плот и поплывем, — съехидничал Малыш.
— Если припрет, может, и поплывем. Если, конечно, ты хочешь вернуться в Умбар, — без тени улыбки ответил кхандец. — У нас, у Морского Народа, есть свои секреты. Так вот, если мы выйдем к определенному месту побережья и подадим сигнал — нас подберут. Первый же корабль.
— Это как же? — невольно заинтересовался Фолко.
— Увидишь, — отрубил Рагнур. — Это одна из наших тайн.
— Так, — медленно протянул Фолко. — А Эовин, значит, пусть пропадает?
Так, что ли?
— Судьба не благоприятствует нам, — пожал плечами эльдринг. — Мы сделали все, что могли. Но если ты скажешь мне, что это не так, что в наших силах все изменить, — добро!
Фолко опустил голову. Все пропало! И заветный сосуд с Древобородовым питьем — тоже. Не дотянуться теперь до Эовин даже в мыслях, не понять, где она… А что толку сожалеть о несбыточном! Кони стали добычей харадримов, и о них надо забыть. Как и о том, что было в седельных сумках. Хорошо еще, что все оружие осталось при себе…
Он молчал, не находя слов, чтобы опровергнуть жестокую правду Рагнура. В самом деле, что делать им, лишившимся всего? Пусть даже они с боем добудут коней — что дальше? Погоня тотчас же окажется у них за плечами. И потом — что станут они делать там, у Моря? Тайные сигналы Морского Народа? А сколько времени придется ждать, пока придет ответ?
— Мы не можем уйти, — спокойно и строго сказал Торин, глядя прямо в глаза кхандцу. — Мы не можем уйти. Ты — как хочешь. Уходи, если честь твоя позволяет это.
Рагнур вскочил, глаза его налились кровью, рука до половины вытянула саблю из ножен.
Маленький Гном тотчас же оказался напротив него — меч и кинжал наготове.
— Стойте, да стойте же! — Фолко кинулся разнимать гнома и человека, готовых вот-вот вцепиться друг другу в глотку. — Совсем обезумели! Рагнур! Малыш! Торин! Забыли, с чем дело имеем?!
— А что он… — разом выпалили кхандец и Строри.
— Каждый сказал, что думал, — строго проговорил Фолко. — Не судить же друг друга. Каждый выбирает свою дорогу. Нам будет очень не хватать тебя, Рагнур, но, если ты так решил — иди. Мы останемся здесь и либо погибнем, выручая Эовин, либо спасем ее. Возвращаться без нее для нас — хуже смерти.
Вот и все, и незачем драться… — закончил он устало.
Торин угрюмо кивнул. Малыш спрятал клинки. Чуть помедлив, кхандец тоже убрал руку с эфеса. Несколько мгновений все молчали.
— Это безумие… — прорычал наконец Рагнур. — Безумие, но… А, все равно! Остаюсь! — И тотчас же, словно и не было ничего:
— А все-таки, как вы намерены искать пропавшую?
Фолко, Торин и Малыш разом тяжело вздохнули. Ответить на это никто не мог.
АВГУСТ, 4, ТРИДЦАТЬ ЛИГ ЮГО-ВОСТОЧНЕЕ ХРИССААДЫ, ЛАГЕРЬ РАБОВ
Не так уж просто спрятать нового раба, если каждое утро и каждый вечер — обязательные переклички. Да еще если все вокруг — в цепях, а новичок — нет. К тому же — единственная золотоволосая девушка во всем громадном невольничьем караване.
— Роханка! — взвизгнула какая-то молодая пленница — из племени хеггов, судя по вытянутому лицу, заостренному подбородку и чуть раскосым глазам.
— Роханка! — подхватили сразу несколько голосов. И по рядам сотни Серого (в которой на самом деле, считая женщин, было почти двадцать десятков невольников) прокатился глухой ропот: «роханка…», «роханка…», «тварь…». Вокруг Эовин мгновенно образовалось пустое пространство.
Женщины яростно шипели; мужчины косились ненавидяще.
Эовин затравленно огляделась. Ее словно бы захватила чужая злая Сила — как только девушка очутилась среди рабов. Она толком даже не понимала, что заставило ее тогда сделать роковой шаг из зарослей навстречу Серому.
Казалось — останься она там, в кустах, то сумела бы и уйти от погони, и отыскать спутников… А теперь тащится здесь, среди толпы вчерашних врагов, среди тех, кто люто ненавидит ее победоносную родину, разливы степей зеленого Рохана, и гордый, вечный бег белого коня на ее стягах…
Эовин чувствовала, что лишь сабля, с которой она так и не рассталась — только упрятала глубоко в лохмотья, коими в изобилии снабдил ее Серый, — лишь сабля удерживает остальных невольников от того, чтобы немедленно не наброситься на нее — раз уж сотник не дозволяет выдать ее охране…
Ночью Эовин боялась спать. Что спасет ее, беспомощную, если все эти грязные хегги, ховрары и прочие дикари, затопившие в злые годы войны западные земли, если в темноте они внезапно бросятся на нее? Не помогут ни сабля, ни короткий кинжал, что она прятала за широким поясом.
Серый это заметил. Когда после первой проведенной без сна ночи Эовин, пошатываясь, встала в строй, он тотчас оказался рядом.
— Не спала, — сказал он, ни о чем ее не спрашивая. — Хорошо. Сегодня ляжешь рядом со мной.
Эовин густо покраснела — ей, деве-воительнице, прямо говорят: «Ложись со мной!»
Серый коротко взглянул — и Эовин отвела глаза. Он все понимал. Молча, без слов, с одного взгляда. И его ответный взор — чуть насмешливый и в то же время успокаивающий. «Не глупи, девочка, — говорил этот взор. — Не глупи».
На женщину сотника никто, конечно, не дерзал посягать. Серый поддерживал твердый порядок. Два или три раза в самом начале он пустил в ход кулаки — и даже самые здоровые, сильные мужчины падали без чувств, как подкошенные.
Золотые волосы Эовин были теперь густо покрыты серой засохшей грязью. Все лицо тоже размалевано серым. На ногах и руках звякали кандалы — правда, ненастоящие. Цепи — опасное оружие в умелых руках, и в невольничьем войске они так просто не валялись где попало; но Серый и тут преуспел. Добытая им невесть где цепь была старой и ржавой, без железных браслетов, и пришлось просто обкрутить ее вокруг щиколоток. Обмануть харадрима это могло лишь издалека…
Серый ни о чем не спрашивал девушку. Защищал — да, оберегал — да; но совершенно не интересовался ни ей самой, ни тем, как она оказалась здесь, в харадских лесах, за сотни лиг от Рохана… И Эовин не выдержала:
— Куда мы идем?
Был вечер. Лагерь устраивался на ночлег. Тракт миновал редколесья и уходил все глубже в дремучие, жаркие чащобы, где деревья взносились к самому поднебесью. Да какие деревья! Никогда доселе Эовин не видала ничего подобного. Кора тонула в море опутывавших стволы лиан, с яркими, сочных красок цветами. Темно-зеленые мясистые листья, казалось, расталкивали друг друга, жадно стремясь к солнцу. Царила духота — и было очень сыро.
