– Красиво рассказываешь, – задумчиво покивал
головой Ольшанский. – Но уж очень неправдоподобно. Что-то нам с тобой в
последнее время на писателей везет, не находишь? Раньше все спекулянты
золотом-бриллиантами попадались да контрабандисты, перевозящие оружие и
наркотики. А теперь писатели.
– Ничего удивительного, – пожала плечами
Настя. – Где большие деньги – там и преступления. Раньше на литературе
больших денег не делали, потому и мы с вами этим не занимались. А теперь
развлекательная продукция дает такие прибыли, что только диву даешься. Пока мы
только писателями занимались, а завтра нам еще трупы вокруг кинобизнеса
подбросят. Телевидение свое громкое слово уже сказало, только за два последних
года было несколько убийств вокруг рекламных дел. Вы же с телевизионщиками в
прекрасные годы застоя тоже небось дела не имели.
– Это точно. Ладно, Каменская, уговорила ты меня.
Сделаю вид, что твоя шпаргалка из одной оперы с информационным письмом. Возьму
грех на душу, пошлю на экспертизу. Ты есть не хочешь случайно?
– Случайно хочу, – засмеялась Настя. –
Ужасно. А что у вас есть интересного?
– Сам не знаю. Нина мне что-то с собой завернула, я и
не посмотрел. Но пахнет из портфеля вкусно.
Он достал довольно солидный пакет, и по небольшому неуютному
кабинету мгновенно разлился упоительный запах свинины, запеченной со специями.
Ольшанский достал из стола нож и тарелку, нарезал толстыми ломтями хлеб.
– Угощайся. Выпить хочешь?
– Нет, спасибо. Вы на меня не обращайте внимания,
выпейте, если душа просит.
– Еще чего, – поморщился Константин
Михайлович. – Она у меня никогда не просит, тем более на работе.
– Зачем же предлагаете?
– Ну так, для проформы. Считай, из вежливости. Гостья
как-никак. У меня для гостей в сейфе всегда что-нибудь булькает. Ох, мать
честная, а дверь-то я не запер!
Он метнулся из-за стола, в два огромных шага пересек кабинет
и, громыхнув связкой ключей, запер дверь изнутри.
– Ну вот, – облегченно вздохнул Ольшанский, –
теперь жить можно. А то ворвется какой-нибудь подследственный, а мы тут с тобой
ресторан устроили. Ты мне скажи-ка, вы насчет Устинова ничего не придумали?
– Ничего, – призналась Настя. – Умный он. И
хитрый. Ничем его не подцепишь.
– Умный-то умный, а Оксану проглядел, – заметил
следователь, с наслаждением пережевывая ароматное мягкое мясо. – Обидел
девушку, она к нам и побежала. Должен был предусмотреть, если умный.
– Любовь – такая штука, которую не предусмотришь.
Согласна, другой на его месте улегся бы с Оксаной в койку, дабы не сердить ее.
А он почему-то не смог. То ли принципы у него, через которые он переступить не
может, то ли проявил легкомыслие и забыл о старой истине.
– О какой истине?
– Нет ничего страшнее, чем месть отвергнутой женщины.
* * *
– Как такое могло произойти? – недоумевал
полковник Гордеев. – Вы ведь предъявляли Черкасову фотографии всех, кто
живет в «Мечте». Или вы, по обыкновению, схалтурили и кого-то пропустили?
– Нет, Виктор Алексеевич, всех показали. Всех до
единого, ручаюсь, – твердо ответил Миша Доценко.
– Почему же он никого не узнал? Ведь должен был узнать.
Не мог не узнать. То, что преступник не отреагировал на фотографию Черкасова,
это я понимаю. Так и должно быть. Но Черкасов-то должен был узнать его.
– Он мог не знать его. Я это вполне допускаю.
– А его жену он тоже мог не знать? Думай, что говоришь,
дружок, – сердито откликнулся Гордеев.
– Она сильно изменилась, Виктор Алексеевич.
Действительно до неузнаваемости. Была юной стройной девушкой, а превратилась в
бабищу весом в сто килограммов. Когда училась в институте вместе с Черкасовым,
носила короткую стрижку, а теперь у нее шевелюра – кудри длиной до лопаток, все
лицо закрывают. И косметики, как на полотнах великих мастеров. Ничего
удивительного.
– Ну хорошо, допустим, – смягчился
полковник. – А Черкасов? Он тоже изменился до неузнаваемости? Почему она
его не узнала? Ведь фотографию Черкасова показывали всем в «Мечте».
– Нет, Черкасов не сильно изменился. Дело в том, что
Янина Борисовна Якимова находится за границей. Когда мы вышли на Черкасова, ее
уже не было в Москве, и она эту фотографию не видела.
– Черт знает что! – в сердцах бросил Гордеев. –
Вот всегда так: из-за какой-нибудь ерунды, которую и предусмотреть-то
невозможно, вся работа стопорится. Когда она вернется?
– Через два дня.
– Ладно. Что делаете сейчас? Якимова, я надеюсь, ума
хватило не трогать?
– Не трогаем. Проверяем все его связи потихоньку, ищем
место, где он держал мальчиков. В первую очередь, конечно, осмотрели дачи, его
собственную и его родителей. Осталась еще дача родителей Янины Борисовны.
Может, еще какое-нибудь тихое местечко проклюнется. Канал, по которому он добывал
наркотики, Селуянов уже нашел.
– Вот жизнь, – тяжело вздохнул Виктор
Алексеевич. – Живут люди, живут себе в достатке, в счастье, в покое, горя
не знают. И вдруг начинают мстить, счеты сводить, старое вспоминать. Зачем, а?
Не знаешь?
– Не знаю, – тихо ответил Доценко. –
Наверное, их это точит, жить не дает, разъедает, как ржавчина. Такой человек
может много лет страдать, а потом отомстит – и успокоится.
– Если бы так, сынок. Беда-то вся в том, что успокоения
это не приносит. Берут грех на душу, страшный грех, а легче не становится. И
понимают они, что все напрасно было, а поправить уже ничего нельзя. Глупцы,
право слово.
* * *
Дача родителей Янины Борисовны Якимовой, в девичестве Яны
(или Нины, как ее называли друзья и сокурсники) Бергер, находилась в ближнем
Подмосковье по Рижской дороге. Дом был большой и ухоженный, но для жизни зимой
не приспособлен. Дачный сезон уже начался, на каждом участке были люди, и
супруги Бергер тоже здесь. Селуянов вошел в калитку, поднялся на крыльцо и
вежливо постучал.
– Входите, открыто! – послышался из дома приятный
женский голос.
Мать Янины Борисовны была красавицей и в свои годы, плавно
приближающиеся к семидесяти. Возраст не испортил точеных черт ее лица и почти
не тронул сединой густых темных волос. Фигура была стройной, но походка уже
выдавала усталость и болезни.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровался
Селуянов. – Вы не подскажете, можно ли в вашем поселке снять дачу на лето?
Вы ведь, наверное, всех здесь знаете.
– Почему вы так решили? – удивилась женщина.
– У вас сад очень ухоженный, и видно, что вы здесь
много лет.
– А вы наблюдательны, – засмеялась Бергер. –
Я с ходу ничего вам не скажу, давайте спросим у мужа. Борис! Спустись,
пожалуйста!
