Конечно, он не хотел ее обидеть. Но, кроме того, он и в
самом деле так не думал. Если во время разговора с Андреем все это
действительно казалось ему смешным и нелепым, то теперь, в эту самую минуту, он
вдруг осознал, что ничего смешного и тем более нелепого тут нет. Почему он
решил, что в него нельзя влюбиться? Из сорока трех прожитых лет пятнадцать
пришлись на детство и отрочество, а на протяжении следующих двадцати шести лет
он постоянно ощущал влюбленность в себя со стороны той или иной девушки или
женщины. Уж в этом-то недостатка у него не было никогда. Красота, мужское
обаяние, талант, сексуальная сила – все это привлекало противоположный пол, и
Соловьев двадцать шесть лет плавно переносил себя из одного романа в другой и
до женитьбы на Светлане, и во время совместной жизни с ней, и даже после ее
гибели, вплоть до несчастья, сделавшего его инвалидом два года назад. А что, в
сущности, изменилось? Он по-прежнему красив, и мужское обаяние, судя по всему,
не иссякло, и талант все еще при нем. Сексуальность? Так это еще проверить
надо. Главное – чтобы женщина была счастлива, а сделать партнершу счастливой
Соловьев умел, в этом не может быть никаких сомнений. Каким путем? Это уже другой
вопрос. Но при взаимном расположении людей друг к другу вопрос этот решается
легко и к обоюдному удовольствию. Так почему же он решил, что Марина и в самом
деле не может в него влюбиться?
– Мне очень приятно, что вы остались со мной, а не
уехали домой сразу же вслед за сантехниками.
– Значит, я не кажусь вам излишне навязчивой? Я знаю,
вы предпочли бы сесть за работу, вместо того чтобы развлекать меня светской
беседой. Но у меня нет сил встать и уйти. Силы воли не хватает, –
призналась она.
– И я этому рад, – улыбнулся Соловьев. –
Поверьте, Марина, я искренне этому рад. Мне очень хорошо с вами. Легко, уютно,
тепло. Вы удивительная женщина. Мне жаль, что вы так быстро починили мой
компьютер.
– Неправда, вы сами говорили, что вам нужно работать и
вынужденный простой выбивает вас из графика. Не утешайте меня, Владимир
Александрович. Я все понимаю.
– Но если вы все понимаете, тогда почему до сих пор
сидите на диване?
– А что я должна сделать? Уйти? Хорошо, я сейчас уйду.
– Вы должны меня поцеловать. А для этого вам следует
как минимум встать с дивана и подойти ко мне.
Он вел свою партию привычно и уверенно, он обольщал женщин
десятки раз и знал все тонкости и приемы этого приятного и щекочущего нервы
действа. Марина встала и подошла к нему. Она была такая маленькая, что их
головы находились почти на одном уровне. Соловьев осторожно взял ее за руку.
– Ну что же вы? Целуйте, коль подошли, – сказал он
чуть наcмешливо.
Ее лицо приблизилось, ее губы коснулись его губ, и Соловьев
ощутил такую мощную вспышку желания, что сам себе удивился. В следующее
мгновение она уже сидела у него на коленях, накрытых мягким клетчатым пледом,
ее руки исступленно гладили его плечи, спину, затылок, а он крепко прижимал ее
к себе, упиваясь нежными губами и шелковистой кожей. Наконец Соловьев сделал
над собой усилие и оторвался от нее.
– Ты хорошо подумала? – спросил он едва слышным
шепотом.
– Да, – выдохнула она, не открывая глаз.
– Еще можно отступить.
– Я не хочу. Я не хочу отступать. Я с ума схожу.
– Ну что ж…
Он не повел ее в спальню, он даже не стал раздевать ее. Но
все, что он знал и умел, чему научился за двадцать шесть лет беспрерывных
романов, он сейчас положил к ногам этой миниатюрной женщины с огромными карими
глазами. Он даже не думал о том, что в любой момент может вернуться Андрей,
только слушал ее прерывистое дыхание и наслаждался ее стонами и сдавленными
вскриками. Ему казалось, что все кончилось очень быстро, но, когда он бросил
взгляд на часы, оказалось, что они занимались любовью сорок минут. Марина
сидела на полу, обессиленная, стараясь справиться со слабостью в ногах.
– Вот теперь я поеду, – сказала она хрипло и
поднялась. – Я должна унести это в себе, пока мы с тобой ничего не
испортили.
– Но ты вернешься? – спросил Соловьев совершенно
спокойно, будто ничего не произошло.
– Да. Завтра. Вечером, после работы. Не провожай меня.
Она исчезла так быстро, что ему показалось, будто он видел
все это во сне.
* * *
Иногда Колю Селуянова посещало вдохновение. Случалось это не
так уж часто, примерно два раза в месяц, но дни эти бывали черными для тех, кем
он в тот момент занимался. Николай никогда не поклонялся логике – непременному
оружию Насти Каменской, зато у него была хорошо развита интуиция, которая в
такие вот исполненные сыщицкого вдохновения дни творила чудеса. Он начинал
совершать поступки, которые были непонятны ему самому, но, к всеобщему
изумлению, давали быстрый результат. К сожалению, на частоте прихода к нему
милицейской музы сильно сказывался алкоголь, который Коля после развода с женой
и разлуки с детьми стал употреблять с достойной лучшего применения
регулярностью. Однако с месяц назад, после знакомства с Валентиной, количество
употребляемого им спиртного резко сократилось и столь же резко возросла частота
прихода вдохновения.
Ему понадобилось всего два дня, чтобы очертить круг наиболее
подозрительных фигурантов, живущих либо работающих в определенных им местах
Кузьминок и Перова. Всего в этот круг попали двадцать три человека. Еще два дня
ушло на то, чтобы совместными усилиями Селуянова, Короткова и Гены Свалова
негласно дактилоскопировать всех подозрительных мужчин, проще говоря – под тем
или иным совершенно невинным предлогом получить качественные, пригодные к
идентификации отпечатки их пальцев. В ход шли заранее подготовленные и бережно
хранимые в карманах, кейсах и больших спортивных сумках конверты, визитные
карточки, денежные купюры и множество других предметов, в том числе и давно
проверенные и хорошо себя зарекомендовавшие стаканы и бутылки. В пятницу
вечером все эти конверты, визитки, купюры и стеклопосуда были свезены на
Петровку и аккуратной кучкой сложены у Насти на столе.
– Все, мать, теперь твой выход, – устало сказал
Коротков. – С бабой Светой мне уже не справиться.
– Мне тоже, – откликнулась Настя. – Я ее
боюсь до смерти.
Светлану Михайловну Касьянову боялись все за резкость
суждений, острый язык и полное отсутствие деликатности. Она никогда не считала
нужным скрывать то, что думает, если была уверена в своей правоте, а что по
этому поводу считает ее собеседник, эксперта Касьянову совершенно не
интересовало. Настя предпочитала иметь дело с Олегом Зубовым, с которым всегда
могла договориться, нужно было только переждать обязательную процедуру нытья и
жалоб на состояние здоровья и загруженность по работе, а потом принести из
буфета какое-нибудь симпатичное подношение, которым Олег тут же и угощал самого
просителя. Но Олег лежал в госпитале с язвой, и разминуться с Касьяновой не
было никакой возможности. Только ее и Зубова можно было уговорить сделать
что-то срочно и в нерабочее время, к остальным экспертам с такой наглой
просьбой можно было даже и не подъезжать. И только Касьянову можно было еще
застать на работе в девять вечера.
