– Как вы, милиционеры, любите перекладывать на других
ответственность, – усмехнулся Липартия. – А в том, что Черкасов уже
восемь месяцев уничтожает еврейских детей и никто его не остановил, чья вина?
Тоже моя? Что наша доблестная милиция делала целых восемь месяцев? Почему не
искала его? Почему позволила ему погубить девять жизней?
Настя поняла, что все бесполезно. Он не слышит ее. Не хочет
слышать. Он слушает только самого себя. Внезапно ее охватила такая злость, что
она почти потеряла контроль над собой.
– Гиви Симеонович, можно задать вам вопрос не по теме?
– Пожалуйста.
– В каком году вы окончили среднюю школу?
– Какое это имеет значение? – изумился Липартия.
– Я прошу вас ответить, если можно.
– В семьдесят четвертом.
– И потом что? Армия? Или институт?
– Институт. Я не понимаю цели ваших вопросов.
– Я тоже не понимаю, – улыбнулась Настя. – Но
мне кажется, что в школе вы были активным комсомольцем, а в институте – членом
бюро. Я угадала?
– Ну… Да. Как вы догадались?
– По вашей манере вести дискуссию. Вы не желаете
вникать в суть доводов собеседника, у вас своя задача – отстоять собственную
позицию. Но поскольку истинное содержание вашей позиции не может быть оглашено,
вы и не пользуетесь аргументами, подтверждающими вашу правоту, а прибегаете к
демагогическим фразам, которые не имеют ничего общего с сутью дискуссии, зато
вынуждают собеседника или оппонента оправдываться. Старые приемы плохих
партработников. «Ты не можешь идти на субботник, потому что у тебя дети болеют
и некому с ними сидеть? А ты знаешь, что в Корее дети от голода умирают?» Вот
так примерно. Прошу извинить за то, что отняла у вас время. Всего вам доброго.
Выйдя на улицу, она уже корила себя за несдержанность.
Наверное, не надо было грубить этому журналисту. Теперь обязательно напишет в
какой-нибудь статье, что все милиционеры – хамы и грубияны, а женщины –
особенно. Да ладно, бог с ним.
* * *
Вечером Черкасова доставили на Петровку. Задержание прошло
легко и без проблем, потому что было, во-первых, хорошо подготовлено, а
во-вторых, Черкасов практически не оказывал сопротивления и оружия у него не
было. Узнав об этом, Настя почувствовала близость неудачи. Ощущение было
смутным, но очень неприятным. Когда человек, подозреваемый в серии тяжких
преступлений, дается в руки так просто, добра от этого не жди.
Работали с Черкасовым Коротков и Селуянов. Настя сидела в
своем кабинете, ожидая результатов их беседы. Гордеев тоже домой не уходил,
хотя шел уже десятый час. Позвонили оперативники, проводившие обыск в квартире
Черкасова.
– Кассеты все на месте. Две упаковки сигарет с марихуаной,
немножко кокаина. Больше ничего.
– А метедрин? – настороженно спросила Настя.
Погибшие мальчики умерли от передозировки именно метедрина.
– Нет. Только марихуана и кокаин. Да, еще дневник нашли
со всякими сексуальными описаниями.
Это уже хорошо, подумала она. Если в дневнике есть все, что
нужно, то, может быть, удастся найти то проклятое место. Ребята мучаются с
Черкасовым уже битых два часа, но пока все без толку. Кражу признал сразу, а
дальше – ни с места.
В десять к ней в кабинет зашел Гордеев, вид у него был
усталый и расстроенный.
– Иди домой, деточка, – сказал он. – Поздно
уже. Завтра утром все узнаешь. Все равно, чует мое сердце, ничего он сегодня не
скажет. Отправим его в камеру поспать, сами отдохнем, а завтра с утречка с
новыми силами возьмемся за дело. Вымотались мы все за эти дни, потому и работа
не клеится.
– Сейчас его дневник привезут, – возразила
Настя. – Там должно быть то, что нам нужно. Я хочу сама посмотреть.
– Завтра посмотришь. Умей терпеть и откладывать на
потом. Очень полезный навык. Давай, давай, собирайся. И Чистякову своему
позвони, чтобы встретил тебя у метро.
– Да не стоит, Виктор Алексеевич, дойду, ничего со мной
не случится.
– Когда ты доедешь до «Щелковской», будет уже
двенадцатый час. Звони прямо сейчас, чтобы я слышал. Мне только этой головной
боли не хватало – беспокоиться, чтобы тебя, бестолковую, поздно вечером не
ограбили и не убили. Других забот у меня, конечно, нет. Звони, я кому сказал.
Она вздохнула и потянулась к телефону.
* * *
Ночь она провела без сна и около шести утра поняла, что не
может больше находиться в постели, что вообще-то было для нее весьма необычным.
Настя всегда с трудом просыпалась по утрам.
Она тихонько встала, стараясь не разбудить мирно спящего
мужа, приняла душ, выпила кофе и стала одеваться. Но Леша все-таки проснулся.
– Ты куда в такую рань? – удивленно протянул он,
высунув руку из-под одеяла и взяв стоящий на полу будильник.
– Поеду я, Лешик, сил моих нет терзаться
неизвестностью. Вчера задержали преступника, который мальчиков похищал. Хочу
узнать, что он говорит.
– А-а-а, понятно, – кивнул он. – Вчера по
телевизору что-то такое говорили. Правда, они в основном возмущались, что
маньяк до сих пор не пойман. Можете вчинить телевизионщикам иск за клевету и
содрать с них изрядную сумму за диффамацию.
– Была бы моя воля, я б с них не сумму содрала, а
шкуру, – в сердцах бросила она. – Испортили нам всю разработку эти
охотники за жареным. Как же они милицию не любят! Хлебом не корми, только дай
написать или рассказать, какие мы плохие, ленивые и профессионально убогие.
Все, солнышко, я помчалась.
Обычно по утрам, когда Настя ехала на работу, вагоны поездов
метро были плотно набиты пассажирами. За много лет она привыкла к ежеутренней
толчее и давке и уже почти не замечала ее. Но сегодня она ехала намного раньше,
и в вагонах было свободно, можно было даже сесть и почитать. Настя устроилась в
уголке и открыла купленные в подземном переходе газеты. Так и есть. Никто не
промолчал. Сообщения различались только степенью акцентирования внимания
читателей на еврейском вопросе. Зато фамилию Черкасова упомянули все. Просто
поразительно, до чего журналисты не боятся ошибиться! Хватают непроверенные
сведения, неизвестно из какого источника добытые, и публикуют их, совершенно не
думая о том, что все это может оказаться неправдой. И не просто неправдой, а
клеветой и оскорблением. А это уже статья Уголовного кодекса. Вот окажется, что
она, Настя Каменская, ошиблась и что Черкасов никакого отношения к этим смертям
не имеет, перед ним извинятся и интеллигентно посадят за кражу видеокассет. А
он возьмет да и подаст на журналистов в суд за то, что они публично утверждали,
будто он – кровавый маньяк-убийца, губитель невинных детских душ. Ведь
фамилию-то напечатали. А что? Идея свежая. Ему в колонии все равно заняться
нечем будет, свободного времени навалом, вот и станет письма строчить в
инстанции, просить привлечь клеветников к ответу и взыскать с них за моральный
ущерб. А журналисты начнут на Свалова кивать, мол, он представитель
правоохранительных структур, его слову они доверяют. Он сказал – они написали.
Какие у них основания сомневаться? Интересно, что Свалов в этой ситуации будет
делать? Наверняка скажет, что пошутил. Или вообще от всего отопрется. Или
сошлется на Гордеева и Каменскую, которые уверяли его в том, что Черкасов –
преступник…
