– Юр, я ничего не понимаю, – растерянно сказала
она. – Он что-нибудь признал, кроме кражи?
– Только первый эпизод. Олег Бутенко. И уверяет, что
это был несчастный случай, что Бутенко сам отравился. И вообще парень жил у
него по собственной воле, прятался от наркодилеров, у которых спер большую
партию товара. А что в дневнике?
– А ты послушай.
Я его обожаю. Просто поразительное сочетание внешней красоты,
от которой я схожу с ума, и невероятной испорченности, порочности, греховности.
Глядя на его чистую смуглую кожу, большие яркие глаза, длинные загнутые вверх
ресницы, густые чуть волнистые волосы, хочется плакать от восторга. Прямой нос,
аккуратно очерченные губы, округлый подбородок – какая-то библейская красота,
от которой веет природной сексуальностью, не опутанной оковами цивилизации. К
этой красоте немыслимо прикоснуться, чтобы не оскорбить дурными помыслами. Я
мог бы просто любоваться им издалека. Но его порочность будоражит меня, а его
жадность, с какой он стремится получить любое удовольствие, сродни жадности
ребенка, который видит перед собой много конфет. Он любит секс, потому что это
приносит ему наслаждение. Какое счастье, что я его встретил! Ни одна женщина,
обладающая такой же красотой и такой же порочной сексуальностью, не сможет в то
же самое время оставаться чистой. Есть какая-то извечная тайна в том, что
мужчинам дано природой умение хранить чистоту, через какую бы грязь они ни проходили.
А к женщинам гадость прилипает мгновенно. Они грязны уже с младенческих лет.
Похоже, там и в самом деле была большая любовь.
– А с другими? Тоже любовь?
– А других нет, Юрик. Вот что странно. Дневник ведется
давно, там много записей разного интимного свойства, по которым можно примерно
отследить личную жизнь нашего Михаила Ефимовича. У него были партнеры до
Бутенко и после него. Но таких записей, как об Олеге, больше нет. И я вот о чем
подумала. Если Олег – один из девятерых, то почему о нем записи есть, а о
других – нет? Чем он отличается от них?
– Может быть, степенью криминальности ситуации? –
предположил Юра. – Олег действительно умер сам, никто его специально не
травил, и в самой ситуации Черкасов не видит ничего для себя опасного. А
следующих он убивал и, естественно, записей о них не делал.
– Все равно я не понимаю. – Настя в отчаянии
стукнула кулаком по раскрытому дневнику. – Если он так безумно любил
Олега, обожал его, чуть ли не боготворил, то зачем ему другие мальчики? Зачем?
К моменту смерти Олега их уже было трое. Я не понимаю.
– Ну Асенька, ты же сама говорила, что он маньяк. И у
него какая-то другая логика, отличная от твоей и моей.
– Да нет, Юра, – тихо сказала она. – Он не
маньяк. Он безнравственный тип, это верно, потому что позволил Олегу жить у
себя, зная, что родители заявили в милицию об исчезновении сына. Они с ума
сходят, они стареют на глазах, а Черкасов прячет парня у себя, помогая ему
скрываться от милиции и от наркодельцов, только лишь потому, что у мальчика
попка оказалась круглее, чем у других. Черкасов, наверное, даже несчастный
человек, потому что его зациклило на этом типе красоты, причем зациклило до
такой степени, что он совершил дурацкую кражу. Но он не маньяк. Я внимательно
прочитала его дневник, в нем нет ни одного намека ни на преступления, ни на
болезненность мировосприятия.
– А кража? Разве это не проявление того, что у него
крыша съехала?
– Похоже, наоборот. Он действительно не смог бы купить
все четырнадцать кассет, для него это дорого. Он зарабатывает не так уж много,
хотя работает и сверхурочно, и по вечерам, и в выходные. Не зря же нам тот
мужик сказал, что Миша никому не отказывает, хоть ночью его разбуди. Миша
заколачивает бабки, как только может, но законопослушным путем. Деньги нужны
для того, чтобы оплачивать свои сексуальные связи. Одежда, подарки партнерам,
оплата услуг и так далее. На жизнь остается не так уж много. В квартире у него
небогато, и гардероб не роскошный. Не может он купить эти кассеты. А смотреть
на актера хочется. Понимаешь? Очень хочется. Может быть, это вообще
единственный тип внешности, на который Черкасов реагирует, причем остро, до
обморока. Не знаю, Юра, меня сомнения уже до костей изгрызли. Но чем больше я
думаю, тем сильнее мне кажется, что это не он.
– Что – не он?
– Не он мальчиков похищал.
– А кто же?
– Откуда я знаю? – Она пожала плечами. –
Кто-то другой. Здесь вообще все по-другому, не так, как мы себе представляем.
– Ты уверена?
– Нет. Я ни в чем не уверена и ничего не понимаю. Концы
с концами не сходятся.
– Брось, Ася, – уверенно сказал Коротков. –
Врет он все, выкручивается. Мы с Колькой его дожмем, вот посмотришь.
– Дай-то бог. Но предчувствие у меня нехорошее.
– Плюнь, – посоветовал он. – Дай лучше
что-нибудь поесть, с голоду помираю.
– Печенье хочешь?
– Давай. Только побольше. И кофейку сделай, будь
человеком.
Настя включила кипятильник и достала из стола большую
круглую коробку с печеньем. Она искренне завидовала оптимизму Короткова, с
ужасом понимая, что его оптимизм зиждется исключительно на уверенности в ее,
Настиной, безошибочности. Несмотря на то, что ошибалась она так же часто, как и
все люди, Юра почему-то свято верил в результаты ее логических умопостроений.
Он мгновенно забывал те случаи, когда она ошибалась, зато помнил все ее победы
и удачные комбинации. Если Каменская сказала, что маньяк – Черкасов, значит,
так оно и есть, а то, что подозреваемый не признается, так это вопрос времени.
Поднажмем – расколется, куда денется. И хотя Настя уже сомневалась, Коротков
воспринимал это как естественный период нормальных колебаний. Черкасов виновен,
и это надо просто доказать.
– Знаешь, о чем я подумала? – задумчиво сказала
Настя, подавая ему чашку с горячим кофе. – Если окажется, что Черкасов
мальчиков не похищал, надо это использовать. Раз уж журналисты сделали нам
такую подлость и вынудили нас его задержать, пусть истинный преступник думает,
что мы считаем Черкасова виновным. Может быть, он расслабится и допустит
какую-нибудь ошибку.
– Мудро, – согласился Коротков. – Кстати, о
журналистах. Ты со Сваловым говорила?
– Нет. Зачем?
– Как это зачем? Пусть объяснит, какого черта он дал
информацию этому Липартии. Надо ему мозги вправить, а заодно и ноги оторвать.
– Не надо, Юра, – усмехнулась Настя. – Это
бессмысленно. Все равно что объяснять убийце, что убивать нехорошо. Думаешь,
убийца сам не знает, что хорошо и что плохо? Знает он прекрасно. Но в момент
принятия решения необходимость убить перевешивает желание остаться хорошим и
законопослушным. И Свалов отлично знает, что поступил мерзко. Но он сделал то,
что сделал, потому что ему так было нужно. И если мы устроим ему разборку с
нравоучениями, мы своих проблем этим не решим. Так зачем силы тратить? Все
равно он больше в нашей группе не работает, а тот факт, что мы его выперли с
треском, его не больно-то волнует. Свою проблему он решил – отвязался от нас.
