– Послушай повнимательнее, детка, что твои издатели
будут говорить о «Сантане». Я хочу знать, какие у них есть версии
происходящего. Кстати, до чего они в конце концов договорились?
– Да ни до чего конкретного. Поговорили и разошлись.
Вероятно, Кирилл считает, что воспитательная мера возымела действие и больше
авторы таких фокусов откалывать не будут. Пообещали платить им столько же, сколько
и «Сантана». Но не это самое интересное, Вадик.
– Рассказывай.
– У них какие-то проблемы с Соловьевым.
– Соловьев? Это тот переводчик, который делает им
«Восточные бестселлеры»?
– Ну да, тот самый. Они на нем зарабатывают самые
большие деньги. Гриша Автаев все время говорит, что эта серия продается лучше
всех остальных книг, которые выпускает издательство. А эту серию переводит
только Соловьев.
– Так, понятно. И какие же там проблемы?
– Они хотят у него что-то найти.
– То есть?
– Я толком пока не поняла. Просто слышала случайно
разговор.
– Давай подробно, – потребовал Вадим.
– Мы с Кириллом ехали в машине. Подъехали к какой-то
фирме, он вышел буквально на пять минут, ему надо было с кем-то встретиться, а
телефон с собой не взял. У него трубка, сотовая связь. Ну вот, пока его не
было, раздался звонок. Какой-то мужчина попросил передать, что звонил Коренев.
Когда Кирилл вернулся, я ему передала. Он тут же стал перезванивать ему,
разговор был очень коротким. Кирилл сказал: «Ах ты, черт возьми! Очень плохо. Надо
стараться. Я знаю, что ты стараешься. Но найти надо. И так это уже очень долго
тянется». А потом, где-то через полчаса, когда мы уже у него дома были, он
позвонил Грише Автаеву. Они разговаривали о новой книге, которую перевел
Соловьев. Ну там оригинал-макет, пленки, типография. Мура всякая. И Кирилл
вдруг говорит: «Да, кстати, опять ничего не нашли. Этот вариант тоже не прошел.
Да, конечно, еще попытаемся, но нужно искать что-то новое».
– И почему ты считаешь, что они что-то ищут именно у
Соловьева?
– Потому что они только о нем говорили. И Кирилл
сказал: «Да, кстати, опять ничего не нашли». Если бы речь шла не о Соловьеве,
он бы сказал, у кого не нашли. Разве нет?
– Все может быть, – медленно протянул
Вадим. – Может быть, они так озабочены этими поисками, так много ими
занимаются, что им и без предисловий понятно, у кого не нашли. Но в любом
случае это очень важно, детка. Очень важно. Там происходит что-то такое, чего
мы с тобой не знаем. А знать должны. Мы должны знать о них все. Только тогда мы
сможем вывести их на высокий уровень доходов, а потом прибрать к рукам. Тебе
придется очень постараться, детка.
Больше ничего интересного Вадим в тот день от Оксаны не
узнал, но и этого было достаточно, чтобы дать новый толчок его размышлениям и
планам в отношении издательства «Шерхан». Первым делом следовало выяснить, не
промахнулся ли он, сделав ставку именно на это издательство. Может быть,
следовало бы с самого начала заняться «Сантаной»? Два года назад, когда Вадим
делал свой выбор, «Шерхан» выглядел самым перспективным из всех существующих в
Москве издательств, а о «Сантане» тогда вообще мало кто слышал. И в «Книжном
обозрении» – профессиональной газете книголюбов, книгоиздателей и
книготорговцев – это название не мелькало в отличие от «Шерхана», который регулярно
размещал на его страницах свою рекламу. И то, что малоизвестная «Сантана» вдруг
позволила себе предложить огромный гонорар шерхановским авторам, кое о чем
говорило. Например, о том, что «Сантана», возможно, была создана в свое время
для отмывания денег. Иначе говоря, ее бедность и незаметность были лишь
видимостью, а теперь пришла пора выходить на большую арену. Это следовало
проверить.
* * *
Он совсем потерял способность работать. Соловьев даже не
подозревал, что мысли о женщине могут настолько выбить его из колеи. Да не о
какой-то новой женщине, а о Насте, которая много лет назад была его любовницей.
Она же принадлежала ему безраздельно, она смотрела на него полными обожания
глазами, ее не надо было завоевывать, она всегда была доступна – только руку
протяни. Он действительно испытал огромное облегчение, когда все кончилось,
этот роман был ему в тягость и не приносил радости. Так в чем же дело? Почему
он так мается сейчас, почему никак не может успокоиться, почему постоянно
думает о ней?
Владимир Александрович смотрел на испещренные иероглифами
страницы, но не понимал ни слова. Эта страница открыта перед ним со вчерашнего
дня, а в русском переводе не прибавилось ни строчки. Словно ступор на него
нашел. И даже мысль о приходе Марины почему-то раздражает. Не может она
заменить ему Анастасию.
Внезапно он испытал сильное желание вновь окунуться в
атмосферу того времени, когда Анастасия безраздельно принадлежала ему. И он
знал, как это сделать. У него были письма. Ее письма. Вернее, не письма даже, а
короткие записки, которыми она сопровождала написанные ею стихи. Тогда
Соловьеву все это казалось смешным и ненужным, но выбрасывать эти листки со
стихами рука не поднималась. Он прятал их от жены, рассовывал по разным папкам,
а потом, когда нужда что-то скрывать отпала, когда Светлана умерла, он,
занимаясь своими архивами, сложил Настины стихи вместе в одну пластиковую
папочку. Он никогда их не перечитывал, он вообще не вспоминал о ней все эти
годы, но выбросить так и не смог.
Переехав в новый дом, он попросил оборудовать в кабинете два
встроенных сейфа. Один – поменьше – для денег и документов, другой – большой и
глубокий – для архивов. Соловьев с детства боялся огня, он отчего-то был
уверен, что в его жилище рано или поздно обязательно случится пожар, в котором
окажутся безвозвратно утрачены важные или просто милые сердцу вещи, поэтому в
своем коттедже сейфы велел сделать несгораемыми. Жена всегда в шутку называла
его Плюшкиным – Соловьев бережно хранил все свои бумаги, он просто органически
не мог ничего выбрасывать и уничтожать. В архиве было все, начиная с переводов,
которые он делал, еще будучи студентом, и кончая черновыми распечатками
последних работ, которые делались уже для издательства. Черновики и наброски к
диссертации, к монографиям по специальности, письма, фотографии, школьные
сочинения сына Игоря, контрольные оттиски статей в толстых журналах. И для
стихов Насти Каменской здесь место нашлось.
Соловьев достал из ящика стола ключи и открыл архивный сейф.
Тоненькая голубая пластиковая папочка должна быть где-то в нижней части. После
переезда он в очередной раз любовно разобрал свои архивы, сделал аккуратные
надписи на папках и сложил в наиболее разумном, по его представлениям, порядке:
то, что вряд ли когда-нибудь понадобится, – в самый низ, то, что может
востребоваться, – повыше. Потом сюда складывались рукописи новых
переводов, издательские договоры и масса других бумаг.
Он сразу окинул глазами нижнюю часть архивных папок, но
голубой папки не увидел. Наклонился, посмотрел более внимательно. А, вот она.
Странно, что она оказалась так высоко, эта папка с самого начала считалась
«неперспективной» и была положена в самый низ вместе с овеществленными
воспоминаниями о школьном детстве сына. Неужели он, заполняя сейф,
предчувствовал появление Анастасии в своей жизни? Да нет, ерунда это, появление
ее было абсолютно неожиданным. Тогда что же?
