Зато родителей погибших юношей собрать все-таки удалось.
Вернее, собрать удалось только пятерых, еще в три семьи Короткову пришлось
съездить самому.
– Это блокнот нашего Валерика, – помертвевшими
губами произнес отец Валерия Лискина, пропавшего в начале декабря и найденного
мертвым в феврале.
– Вы уверены?
– Это его блокнот. Он с ним не расставался, всегда в
кармане носил.
– У вас есть его тетради или другие блокноты? Мы должны
быть уверены, поэтому придется проводить экспертизу.
– Да, конечно… Значит, вы уже нашли преступника?
– Пока нет, к сожалению.
– Тогда откуда у вас блокнот Валерика? Почему вы от нас
скрываете? Я отец, я имею право знать, кто убил моего мальчика.
– Поверьте мне, Борис Аркадьевич, мы делаем все, чтобы
найти убийцу.
– Вы лжете, – твердо заявил Лискин. – Вы
делаете все, чтобы его выгородить. Сначала вы позволяли ему разгуливать на
свободе, пока газеты за вас не взялись, а когда вам дали по рукам, вы пытаетесь
снять с него ответственность. Вы, милиционеры, всегда были антисемитами. Но я
этого так не оставлю.
* * *
Свою угрозу Борис Аркадьевич Лискин выполнил. На следующий
день полковник Гордеев велел срочно разыскать Селуянова и Короткова. Настю он
дергать не стал, она уже третий день вместе с Соловьевым перебирала его архив и
вообще все в доме в поисках предмета, который вызывал такой острый интерес
загадочных преступников.
– Поздравляю, – мрачно сказал он. – В
последний день перед праздниками мы получили замечательный подарок. Родители
восьми потерпевших накатали на нас жалобу. Этот сучонок Свалов дал журналисту
не только общую информацию, он еще и назвал фамилии тех мальчиков, которых мы
пока предположительно объединили в одну группу. Поэтому жалобу подписали не
только те пятеро, кого мы вчера собирали на Петровке, но и те трое, к которым
ты, Юра, ездил и которых вчера здесь не было.
– И что теперь? – робко подал голос Селуянов.
– Ничего. Будем терпеть плевки и пинки и объяснять на
каждом углу, что мы не верблюды, в смысле – не антисемиты. После удачного
выступления журналиста на брифинге дело и без того находится на контроле, так
что после этой жалобы изменится только регулярность получения нами взбучек от
руководства. Не раз в три дня, а каждый день. Что у нас с вами есть по этому
делу? Только Черкасов, который ни в чем не признается, кроме эпизода с Бутенко.
– А Настя? У нее же линия коттеджей. Вдруг там
что-нибудь высветится? – с надеждой сказал Коротков.
– А вдруг нет? – отпарировал Гордеев. –
Блокнот Лискина в квартире Черкасова – это хоть что-то. А с коттеджами вообще
все до сих пор глухо. Конечно, пока она возится с убийствами в доме Соловьева,
может быть, что-нибудь прорежется, но надежды на это мало. Сейчас весь упор
делаем на Черкасова. Ему удалось нас обмануть, заморочить нам голову на
какое-то время, слава богу, не очень длительное. Хорошо, что вовремя спохватились.
Пусть сидит на этой частной хате и думает, что мы ему поверили. Коротков,
беседовать с ним будешь каждый день, очень аккуратно, чтобы он не насторожился.
Лови на каждой мелочи, но делай вид, что веришь всем его объяснениям. Этот
Черкасов, по-видимому, не так прост, как мы сначала подумали.
Они совещались еще минут десять, пока не затренькал аппарат
прямой связи с руководством.
– Ну вот, – вздохнул Гордеев, вставая и застегивая
китель на широкоплечей приземистой фигуре, – предпраздничное вливание.
Пойду отдуваться. Работайте, дети мои.
* * *
Уже третий день они методично обследовали весь дом
Соловьева, заглядывая в каждый угол, перелистывая книги, перебирая бумаги.
Владимир Александрович чувствовал себя лучше, воспоминания о той ужасной ночи
стали понемногу отступать. Настя по-прежнему делала вид, что не имеет к работе
по раскрытию преступления никакого отношения и помогает Соловьеву исключительно
ради того, чтобы милиция побыстрее отстала от нее самой. За эти три дня она
поняла, что Владимир на самом деле не был таким уж беспомощным, каким казался,
когда под рукой был помощник, выполнявший любую мелочь. Да и опасаться за
Соловьева на тот случай, если злоумышленник захочет повторить попытку и
попробует еще раз вломиться ночью в дом, у Насти оснований не было. В холле
перед входной дверью круглосуточно дежурил милиционер, выполнявший двойную
функцию: с одной стороны, защитить хозяина от незваного гостя, а с другой – не
дать хозяину отбыть в неизвестном направлении, поскольку подозрение с него
окончательно не снято. Оружие выбросил в лесу, по-видимому, действительно не
он, но ведь загадочный четвертый, чьи следы эксперты обнаружили в доме, вполне
мог оказаться помощником коварного инвалида. И Андрея с Мариной он застрелил, и
оружие в лес отнес, и следствию своим присутствием голову заморочил. Но как бы
там ни было, охрана у Соловьева была надежная и постоянная. Так что, оставляя
его на ночь одного, она уже не испытывала к нему щемящей жалости, хотя и не
могла понять его упорного нежелания пригласить сына временно пожить в доме.
– Когда твои издатели найдут тебе нового
помощника? – спросила она, сидя на полу перед открытым архивным сейфом и
развязывая очередную папку.
– Попозже. Они разъехались по заморским курортам на все
праздники. Вернутся и подыщут кого-нибудь. Ну что ты хочешь здесь найти, Настя?
Это перевод, черновик. Больше в этой папке ничего нет.
– Не мешай, ладно? – сердито откликнулась
она. – Если бы преступники тоже думали, что здесь ничего не может быть,
они бы не искали именно у тебя в кабинете и именно в сейфе. Не хочешь бумажки
перебирать – пойди свари кофе.
– У меня, кажется, сахара нет, – растерянно заявил
Соловьев.
– О господи, – застонала Настя, – как ты мне
надоел. Сними трубку, позвони Жене Якимову и попроси, чтобы он одолжил тебе
сахар. Тебя всему учить надо, да? Привык жить за спиной у помощников. И составь
заодно список продуктов, которые тебе нужны, я завтра куплю и привезу. Ну иди
же, займись чем-нибудь полезным, если дело делать не хочешь.
– Ты сердишься, да? – грустно спросил Соловьев.
Настя видела: он хочет, чтобы она его пожалела,
посочувствовала ему. Но жалости и сочувствия в себе не находила. Подслушанная
случайно фраза насчет Газели, сказанная кем-то из руководителей «Шерхана»,
свидетельствовала о том, что с издателями не все чисто. Настя всегда с трудом
верила в рассказы о невинных жертвах, поэтому сделала для себя вывод о том, что
Соловьев не может не быть в курсе проблемы. Он связан с издателями, и не один
год, и если именно они направляют к нему на работу в качестве помощника Андрея
Коренева, а потом подсылают профессиональную воровку Марину Собликову по кличке
Газель, то не может быть, чтобы сам Соловьев никаким образом не был в этом
замаран и ни о чем не догадывался.
Соловьев молчит. Он даже не упоминает про «Шерхан». И упорно
уклоняется от обсуждения вопроса о том, при каких обстоятельствах он стал
инвалидом. А коль так, то и она, Настя, не будет с ним излишне откровенничать.
