– Настя, все остывает! – раздался из кухни
сердитый голос Владимира.
Она ушла в свои мысли так глубоко, что не заметила, как
прошло время. Он же сказал, что можно садиться за стол через несколько минут, а
прошло уже значительно больше. Настя быстро вскочила, предварительно сунув
найденную шпаргалку в свою сумку. Целее будет.
Обед был невкусным и типично холостяцким: суп из пакетиков
«Кнорр», сосиски с маринованными огурчиками из банки, кофе с финским кексом. За
столом царило неловкое молчание. Наконец, когда дело дошло до кофе, Настя
решилась.
– Володя, давай считать установленным, что твоя болезнь
– это результат преступления. Не надо мне рассказывать про неизвестный науке
вирус или нервное потрясение, в результате которого ты потерял способность
ходить. Ты не хочешь в этом признаваться – твое дело. Но ты не прав. И я тебе
это докажу. Тебя ограбили?
– Я не понимаю, к чему все это.
Соловьев сидел бледный как полотно, на лбу и висках
выступила испарина.
– Ты все прекрасно понимаешь. Ты кого-то выгораживаешь.
И у меня есть все основания полагать, что своего сына.
– При чем тут Игорь? С чего ты взяла…
– С того, что ты упорно отказываешься пригласить его
сюда, хотя нуждаешься в помощи, пока твои издатели не пришлют тебе нового
холопа. Чем вызвана такая острая неприязнь к сыну, ты можешь мне внятно
объяснить?
– Я не должен тебе ничего объяснять. Мои отношения с
сыном – это мое личное дело, тебя они не касаются.
Все было сказано предельно ясно. Можно, конечно, пойти на
конфликт, припереть Соловьева к стенке, заставить признаться. Можно. Но нужно
ли? Так ли уж необходимо ссориться сейчас? Ведь пока не доказано, что эта
чертова шпаргалка – именно то, за чем охотились преступники. И более того, это
наверняка не она, ибо поисками неизвестно чего в доме Соловьева руководят люди
из издательства, а это означает, что сам характер искомого должен быть совсем
иным.
После обеда они молча разошлись по своим углам. Соловьев
уселся в гостиной возле стеллажа и методично перетряхивал книги, которые по
очереди снимал с полок, в поисках случайно залежавшейся между страниц бумажки.
Настя достала из архивного сейфа очередную папку.
Часам к восьми вечера она поняла, что устала. Ей надоел этот
дом, в котором она не чувствовала себя уютно. Ей надоел Соловьев, которому
поиски неизвестно чего были явно неинтересны и который с гораздо большим
удовольствием переводил при каждом удобном случае разговор на межличностные
темы. Ей надоели эти папки, бумаги, конверты…
– Все. – Она поднялась с пола, сладко потянулась и
вышла в гостиную к Соловьеву. – С архивным сейфом я закончила. Может,
погуляем полчасика хотя бы? Надо организм размять. Когда вернемся, я просмотрю
бумаги из маленького сейфа, и на этом закончим.
– Как – закончим?
На лице Владимира проступило обиженное недоумение.
– И ты завтра уже не приедешь?
– А зачем? Пока я возилась с твоими бумагами, ты должен
был просмотреть свою библиотеку. Разве ты не сделал этого?
– Я не успел.
– Послушай, – она внезапно рассердилась, – не
веди себя как ребенок. Я знаю, ты периодически начинал читать те книги, которые
смотрел. Что ж, любовь к печатному слову – это похвально, но, дружочек, не за
мой счет. У меня есть масса других дел кроме того, чтобы торчать здесь. И не
забывай, пожалуйста, твои проблемы созданы не мной. Если бы ты не обратился ко
мне за помощью и если бы я как дура последняя не кинулась к знакомым в милиции
выяснять, чем можно тебе помочь, меня никогда не стали бы таскать в связи с
убийством, совершенным в твоем доме. Так что будь любезен, сделай все возможное,
чтобы твои проблемы не превратились в мои. Сейчас мы немного прогуляемся, потом
я разберу маленький сейф и уеду, а книги оставляю на твою добросовестность.
Соловьев выслушал ее тираду не перебивая, но смотрел при
этом не на Настю, а куда-то в окно.
– Если ты хочешь пройтись – иди одна. Я не могу
допустить, чтобы меня возила женщина, – сказал он, так и не повернувшись.
– Володя, перестань, – с досадой откликнулась
Настя. – Ну как это будет выглядеть, если я одна буду расхаживать вдоль
ваших домов? Кому я должна буду объяснять, что не пришла сюда с нехорошими
намерениями, а просто вышла прогуляться, потому что целый день разбирала бумаги
одного из жильцов? После того, как здесь целые сутки сновала милиция, каждое
новое лицо будет раздражать людей и пугать. Ты хочешь, чтобы меня останавливали
у каждого дома и допрашивали, кто я такая и что здесь делаю?
– Я не пойду на улицу, – упрямо повторил Владимир.
Настя молча пожала плечами и снова ушла в кабинет заниматься
бумагами Соловьева, на этот раз не архивными, а деловыми. Детский сад какой-то,
честное слово. Он не может допустить, чтобы его инвалидную коляску везла
женщина. Ах ты боже мой! Тоже мне, Казанова.
В маленьком сейфе лежали паспорта – российский и
заграничный, свидетельство о браке, о смерти жены, банковские книжки, документы
по оформлению инвалидности, книжки для оплаты коммунальных услуг и документы на
владение домом. Одним словом, обычный набор бумаг, который можно встретить в
любой квартире в ящике письменного стола, в закрытой секции мебельной стенки
или просто в специальной шкатулке. В основном бумаги в этом сейфе были
«малоформатные», единственное исключение составляла красивая кожаная папка,
которая сразу привлекла Настино внимание своей чужеродностью. Среди
«малоформатных» бумажек она выглядела монументально и дорого.
Ничего особенного, похоже, и здесь Настю не ожидало. В папке
оказались аккуратно подобранные в хронологическом порядке издательские договоры
Соловьева. Настя пробежала глазами самый первый договор. Обычный юридический
текст, не очень грамотный, но вполне внятный. Настоящий договор заключен на
срок с… по… Издательство имеет право издания и распространения произведения…
Автор обязан представить рукопись не позднее… Порядок расчетов… За каждый день
просрочки… Итого четыре листа.
Она машинально листала договоры, на всякий случай проверяя
хронологию и поэтому внимательно глядя только на первую страницу каждого
договора. От мелких букв, на которых она ломала глаза уже третий день,
побаливала голова, поэтому Настя, глянув на первую страницу договора,
зажмуривалась и следующие три страницы перелистывала вслепую, на счет «четыре»
снова открывая глаза. Раз, два, три, август 1994-го, раз, два, три, декабрь
1994-го, раз, два три, апрель 1995-го, раз, два, три, сентябрь 1995-го, раз,
два, три… А это еще что такое? В каком-то договоре оказалось не четыре листа, а
пять? Во всяком случае то, что она увидела, открыв глаза, совершенно не
напоминало первую страницу следующего договора. Но, надо признать, последнюю
страницу предыдущего это тоже напоминало мало. То есть просто совсем ничего
общего.
Это был оригинал факса, на котором сверху стояли реквизиты
издательства «Шерхан», дата – 16 сентября 1995 года, а ниже шли названия книг,
которые издательство готовило к выпуску в октябре 1995 года. Судя по всему,
послание направлялось дилерам издательства для своевременного формирования
заказов на тиражи. Ну и что? Что эта замечательная бумажка здесь делает?
