Рукопись была сдана в издательство, но совершенно неожиданно
буквально через неделю после выхода книги позвонил Семен Воронец, главный
редактор «Шерхана». И предложил для перевода и обработки еще одну рукопись.
Такую же, если не хуже.
– Зачем вы это берете? – недоумевал
Соловьев. – Согласен, в первый раз вы не смогли разобраться, потому что у
вас под рукой не оказалось переводчика, который посмотрел текст и смог бы его
оценить. Но теперь-то вы уже знаете, что этот автор не может считаться
писателем.
– Мы рассчитываем на вас, Володя, – просительным
голосом заявил Воронец. – С первой рукописью вы справились просто
блестяще. Вы можете делать из этого материала бестселлеры. Разумеется, ваш труд
будет должным образом оплачен.
И Соловьев взялся за вторую книгу. Потом за третью, за
четвертую. Он втянулся, работа ему нравилась, она позволяла быть стилистом и не
требовала того, чего он в принципе не умел – создания сюжета и интриги. Это уже
было сделано неким безграмотным японцем – мастером по производству захватывающих
дух историй. Интенсивность труда у этого сюжетопроизводителя была поистине
фантастическая, оказывается, он сочинял свои истории давно, и к тому моменту в
его столе лежало десятка три рукописей, которые никому не были нужны, потому
что японские издатели отказывались от них, взглянув на первые три строчки. «Это
не литература, – говорили они, брезгливо кривясь, – это в лучшем
случае сочинение ученика начальной школы, но даже для сочинения здесь многовато
грамматических ошибок».
А автор-то был настоящим графоманом. Он сочинял свои истории
без конца и не мог остановиться. Он был человеком вообще-то не бедным, много
ездил по всему свету, и всюду у него были друзья и родственники, у которых он
жил. Жизненных впечатлений, таким образом, у него хватало, а отсюда и рождались
идеи, сюжеты, характеры, конфликты. Автор жаждал славы, он хотел видеть свое
имя, напечатанное на ярких глянцевых обложках крупными буквами. Он хотел давать
интервью в газетах и по телевидению, он мечтал о том, чтобы по его нетленным
произведениям снимали фильмы, которые становились бы лауреатами «Оскаров». И не
понимал, почему его творения никто не хочет печатать.
Отчаявшись завоевать благосклонность японских издателей, он
пытался пристроить свои рукописи в других странах, но там ему объясняли, что
могут рассмотреть вопрос только о книге, написанной на общедоступном языке,
например, на английском. Чтобы оценить материал, написанный иероглифами, нужен
переводчик, а труд переводчика должен быть оплачен. Кому ж охота платить
переводчику, если нет гарантии, что вещь стоит того? Вот если бы речь шла о
всемирно известном писателе, таком, например, как Мацумото или Ехира, тогда
другое дело, потому что это признанные мастера и тут есть уверенность, что
произведение хорошее. А если и плохое, то ведь такого масштаба имя само себя
продает независимо от уровня написанного.
Автор за собственные деньги заказал перевод одной книги, но
качества того, что в результате получилось, оценить не смог – английский он
знал очень слабо, только на уровне бытовой разговорной речи, ни писать, ни
читать на этом языке не мог. Вероятно, переводчик строго следовал оригиналу,
потому что издательство, куда автор принес английский вариант, отказалось от
рукописи, прочитав первые несколько страниц.
Неудачи не сломили этого жизнерадостного оптимиста. И он
продолжал творить. То ли он твердо верил в свою звезду, то ли просто
остановиться не мог. Его произведения больше напоминали очень сжатый пересказ
насыщенного событиями кинофильма, но автор этого не понимал. Будучи человеком
не особенно образованным и начитанным, он не видел разницы между своими
творениями и той литературой, которая издавалась массовыми тиражами, он не
замечал убогости своего языка, а если и замечал, то сделать с этим все равно
ничего не мог.
И вдруг на горизонте возник российский издатель, который
купил «на пробу» одну вещицу. Автор уже ни на что особо не надеялся, поэтому
отдал рукопись за сущие гроши, только чтобы обозначить факт продажи. Он бы и
задаром отдал, лишь бы напечатали, поскольку был, как уже говорилось, человеком
небедным, но до крайности честолюбивым.
А переводчик Владимир Соловьев сделал из этого
полубезграмотного рассказа настоящую конфетку. И этим было положено начало
целой серии книг одного автора, книг, которые пользовались бешеным успехом у
российских читателей и прекрасно раскупались, принося прибыль издательству.
«Шерхан» приобрел тридцать две рукописи, из которых четырнадцать уже вышли в
серии «Восточный бестселлер». Осталось еще восемнадцать, а автор-то продолжает
сочинять…
– Теперь я понимаю, почему «Шерхан» так за тебя
держится, – заметила Настя. – Деньги в рукописи уже вложены, а кроме
тебя, никто не сможет с ними работать. Ты действительно незаменим для них. И
понятно, почему они так боялись скандала, который ты мог устроить, уличив их в
нарушении твоих прав. Ты из-за этого мог рассердиться и отказаться от
сотрудничества с издательством. А я-то все голову ломала, почему они столько
усилий приложили, чтобы раздобыть эту случайно попавшую к тебе бумажку. Мне
казалось, что цель со средствами не соотносится. Уйдешь ты – найдут другого
переводчика. А оказалось, что никакой другой переводчик их в принципе устроить
не может. Им нужен только ты. И они вцепились в тебя мертвой хваткой. Володя,
они действительно делают «левые» тиражи, я это совершенно случайно обнаружила,
просто тебе не хотела говорить.
Она рассказала Соловьеву о том, как купила на Ленинградском
вокзале «Клинок» и как сравнивала два экземпляра книги, сидя у себя дома.
– И когда я читала роман, меня не покидало ощущение
чего-то давно знакомого, но абсолютно неуловимого, неосязаемого. Знаешь,
бывает, уловишь слабый запах, который связан в твоей памяти с детством, и он
тут же исчезнет, а ты не можешь понять, то ли тебе почудилось, то ли что… Вдруг
ни с того ни с сего вспомнишь что-то из своего детства и долго удивляешься, с
чего это такие воспоминания в голову лезут. И здесь было так же. Читаю про
разборки между преступными кланами японцев в Америке, а вспоминаю, как мы с
тобой ездили за город или на пляж.
– Когда ты догадалась? Давно?
– Только сегодня ночью. Проснулась оттого, что шумел
дождь, и вспомнила. «И встать я не встаю, и спать не спится…»
– «И так проходит ночь, и утро настает», –
подхватил Соловьев, грустно улыбнувшись. – Аривара Нарихира, девятый век.
У тебя хорошая память, Анастасия.
– Хорошая, – согласилась она. – Не жалуюсь. И
вот когда я вспомнила это стихотворение, то вспомнила и другие. В «Клинке»,
например, ты написал: «Человек с грустными глазами – это человек, который в
детстве никогда не плакал, когда его ругали и били». Мне это сразу показалось
знакомым, но тогда я не уловила, в чем суть. А сегодня ночью сообразила:
Печальным –
(И я был таким)
Становится сердце ребенка, который не плачет,
Хотя и ругают и бьют!
– Исикава Такубоку, – вздохнул Соловьев. –
Что ж, раз ты теперь все знаешь, нет смысла отпираться. Спору нет, меня это все
не украшает, но ничего плохого на самом деле в этом нет. Я не ворую чужие
рукописи, я их переделываю и довожу до совершенства. На книге стоит имя
подлинного автора, так что его права не ущемлены.
