– Зачем устраивать этот цирк? – пробубнила обиженным голосом Настя. – Он – наивный парень, не понимает, что живой ты меня отсюда не выпустишь.
– Что за чушь ты городишь? – ухмыльнулся босс. – Пей кофе, а то остынет! – Он вновь сделал попытку уйти.
– Стой! – закричала она с такой невероятной силой, что мог бы остановиться танк на полном ходу.
Криворотый с испугом посмотрел на девушку. Она подняла голову, но в ее глазах не было мольбы или просьбы о пощаде – только ненависть, бескрайняя ненависть. Она быстро совладала с собой и вновь обратилась к нему по имени:
– Пит, я прекрасно понимаю, что завтра умру…
– Да кому ты нужна, соплячка!..
– Заткнись! – Она тяжело дышала. После нескольких дней голодовки крик давался с трудом. – Пит… – Очень трудно было говорить ровным, спокойным голосом с человеком, искалечившим ей жизнь. – Этот парень не должен погибнуть.
– У тебя бред, ласточка. Надо покушать.
– Обещай мне, что он останется жив. Это моя последняя просьба. Ты обязан ее выполнить.
– Я никому ничего не обязан, а ты начиталась каких-то старых романов о благородных разбойниках…
– Обещай мне. Криворотый! завопила она, пнув поднос со всем его содержимым, да так ловко, что не остался целым ни один бьющийся прибор. – Обещай мне, сука!
Она бросилась было к нему, но он предупредил попытку вцепиться ногтями ему в лицо, перехватил руку девушки и вывернул ее назад. Вбежавшие охранники оттащили пленницу обратно к дивану.
– Обещай мне! Слышишь? А иначе… – Настя недоговорила свое условие, потому что ей залепили пластырем рот.
– Вот и ладушки! – произнес он любимое словцо, зачем-то подмигнул ей, а потом приказал охранникам:
– Принесите новый завтрак! И не забудьте снять эту штуку! – усмехнувшись, он указал на собственный рот.
Федор приехал к Балуеву домой в назначенный час. Геннадий Сергеевич оказался не один. Он провел его в гостиную, где в широком мягком кресле восседал Мишкольц. Шеф листал какой-то заграничный журнал и поприветствовал вошедшего кивком головы. Федор сразу обратил внимание на маленький кожаный саквояж, стоявший перед Мишкольцем на журнальном столике.
– Это твой, – пояснил Балуев. Федор щелкнул замком. Саквояж был набит пачками долларов.
– Он должен их пересчитать при тебе и отдать расписку, – предупредил Геннадий. – Без расписки не уходи!
– Поликарп обязательно скажет: «Я верю моим друзьям!» – посмеялся Мишкольц. – Не купись на его доброе расположение. Заставь пересчитать деньги.
– Если скажет, что твоя расписка потерялась или он ее забыл, попроси дать новую расписку в получении денег, – продолжал наставлять Балуев.
Федор все это время молчал, безучастно разглядывая дорогие, искрящиеся костюмы обоих джентльменов. Сам он оделся по-простому: широкие серые брюки и черная водолазка. Балуев поймал на себе его взгляд и поинтересовался:
– Почему так оделся?
– На кладбище еду, – беспечно бросил тот. Джентльмены переглянулись.
– Та-ак! – Балуев обошел Федора сзади и сунул руки в карманы его брюк.
– Это что еще за фокусы? – Геннадий вытащил из одного кармана небольших размеров модернизированный наган, а из другого – стилет.
– Зачем же так, Федя? – по-отечески пожурил Владимир Евгеньевич. – Ты ведь можешь нас подставить.
– Машину обыскивать? – уничтожающе посмотрел на него Балуев. – Или сам головой будешь думать?
– Сам.
– Я поеду с ним, Володя! – заявил Геннадий Сергеевич. – Он в таком состоянии может дров наломать!
– Ты останешься здесь, – тихим голосом приказал Мишкольц. – У Поликарпа сегодня не самый радостный день в году. Ты хочешь ему доставить радость? Я не могу рисковать моим помощником.
– А им? – Гена мотнул головой в сторону Федора.
– Во-первых, никто не просил Федю занимать деньги у Карпиди, – здраво рассуждал Мишкольц, – а долг, как известно, платежом красен. Во-вторых, Шалун обещал подстраховать.
– А это разве не риск? – возразил Балуев. – Виталька может еще больше дров наломать! Ты что, его не знаешь?
– Мы с ним вчера обговорили все до мельчайших подробностей. Его ребята на рожон лезть не будут, но впечатление произведут.
Володя, как всегда, обезоружил, и Балуеву ничего не оставалось, как пойти на кухню и сварить всем кофе.
– Владимир Евгеньевич, – обратился к Мишкольцу Федор, воспользовавшись отсутствием Геннадия, – вы ничего не предприняли в отношении Насти?
Балуев просил его не приставать к шефу со всякими глупостями, но он не удержался.
– Мы не можем сейчас ничего предпринимать, – был ответ. – На текущий момент отношения с Питом Максимовских не сложились. Мы не имеем права ставить ему какие-либо условия.
Федор промолчал. Он не был посвящен в перипетии сильных мира сего. Он не знал, что помощником Пита на днях стала Светлана Кулибина, что она билась как рыба об лед, пытаясь договориться с Балуевым и Мишкольцем. Он и не подозревал, что отношения не сложились не из-за Криворотого, а из-за того, что тесто замесили на ревности и амбициях Балуева, на чистых помыслах Мишкольца, а потому и не выйдет общего пирога.
– Что ты собираешься делать с кассетой? – неожиданно поинтересовался Владимир Евгеньевич.
– Пока ничего, – соврал Федор.
– Не вздумай шантажировать Пита! Оторвет голову!
– Хорошо.
– Хорошо, что оторвет голову? – пошутил Миш-кольц. – Чем намерен заниматься дальше?
– Не решил еще.
– С нами не хочешь остаться? На тех же условиях. За полгода поднимешься так, что мать родная не узнает!
– Нет. Больше не хочу.
– Как знаешь.
Только сумасшедший мог отказаться от такого предложения. Мишкольц снова уткнулся в свой журнал, а Балуев наполнил гостиную ароматом вечного напитка.
– Я должен позвонить Поликарпу? – всполошился Федор.
– Не суетись! – Геннадий поставил перед ним чашку с кофе.
– Год назад я в точности обговорил с Карпиди дату, – напомнил Мишкольц. – Он тогда сказал, что будет ждать тебя до полуночи в своей резиденции на кладбище. Надеюсь, он помнит свои слова. Недаром именно сегодня вернулся в город. – Владимир Евгеньевич посмотрел на часы. – Половина одиннадцатого. Приедешь к нему в половине двенадцатого. Не надо показывать гробовщику, что мы слишком усердствуем.
– Но и медлить тоже опасно, – возразил Балуев. – В последнюю минуту Поликарп может выкинуть какой-нибудь фокус. Это вполне в его духе.
На Федора было страшно смотреть. Последние дни вымотали его окончательно, превратили в ходячий манекен. Он похудел, осунулся, светлые живые глаза потонули в черных колодцах, отпечатках бессонницы, стали неподвижными.
