Прозвучал финал. Зал взорвался аплодисментами. Оркестранты вышли на третий поклон.
«Ваше время истекает», — сказал мой внутренний голос.
Я поднялась. Мне показалось, что в публике мелькнули три очень хорошо знакомых мне лица. Но всех троих заподозрить в интересе к классике я никак не могла, ибо от них слышала очень нелестные отзывы о моих «скрипочках».
Лицемерный Воробьевский помог мне надеть куртку. Я подняла на него глаза. Он улыбался.
Честное слово, такая у него была улыбочка, что меня передернуло!
Мы вышли на улицу. Я остановилась и достала сигарету. Стоп!
Мой карман был пуст!
«Ну и дура ты, Сашка, — ругнула себя. — С твоей наивностью только в библиотеке работать! Как же ты могла его там оставить?»
Но с другой стороны — куда бы я его еще дела?
— Да, Саша, револьвера там больше нет, — услышала я голос позади себя. — Неужели вы думали, что, подавая вам куртку, я не проверю кармашек?
Я обернулась. Воробьевский смотрел на меня холодными и насмешливыми глазами. Может быть, если бы не это его дурацкое высокомерие, я бы напугалась. Но обычно в такие моменты меня разбирает холодная злость и я начинаю переходить границы разумного.
— Надо было думать, что вам хватит подлости шарить по чужим карманам, — усмехнулась я. — Моя беда в том, что я вечно думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле.
— Фотографии, — протянул он руку. — Вы грозились принести мне фотографии…
— А зачем они вам?
— За-чем?
Он округлил глаза.
— Да затем, что так надо, милая девочка. Я борюсь за ваше будущее.
— Серьезно?
Я рассмеялась.
— Что тут смешного?
Его глаза сузились.
— Просто я охотнее представляю себе свое будущее без вашего в нем участия!
— Потому что вам не хватает широты взглядов. Ладно, давайте не будем вести наш спор. Вы отдаете мне фотографии, и мы расходимся. Вас это устроит?
— А Таня Глухарева?
— При чем тут она? Я не знаю, где эта ваша Таня!
— Тогда о чем речь? — пожала я плечами. — Мы собирались обменяться, разве нет? Я отдаю вам ваши бесценные «компроматы» на вашего любимого Мещерского, вы мне — Таню. Кстати, а что ж вы сами не стремитесь к власти? Ах да… Так безопаснее — управлять из-за спины. В случае чего всю собственную дурость свалите на Мещерского… Кстати, странная у вас компания. Как это вас на всех хватает? Ах да, быть лидером общества и быть свободным от общества никак нельзя… Вот и якшаетесь то с «трудовиками», то с «рерихианцами», то с наркоманами, которых потом подставляете. Это называется — «мы сидим себе, а денежки идут».
— Мне кажется, вам недостает интеллигентности.
— А мне кажется, что ее недостает именно вам, — парировала я. — Уж как вы в ваших книжонках корежите русский язык, с ума сойти! Что у вас там за «изгой еси молодцы»? А с историей вы уж точно не в ладах! С какого, простите, перепугу Стоунхендж князь Олег построил? Ничего странного в том, что темные массы подростков рванули за вами! Странно только, что при этом вы слушаете Вивальди! Или он тоже тайный славянин? И в его «Временах года» вам мерещатся напевы языческих славян? Надо быть последовательным!
— Фотографии!
Ого! Развоевался…
— Только не надо приказывать, — поморщилась я. — А то я становлюсь неуправляемой!
Он сказал уже тише:
— Фотографии!
— А на колени? — предложила я. — Давайте вы на коленях попросите! А то очень обидно, никто никогда не стоял передо мной на коленях! А ведь я этого заслуживаю!
— Фо-то-графии, — процедил он сквозь зубы, и я почувствовала, как в бок мне ткнулось что-то твердое.
Черт! Мой собственный револьверчик!
— Какая гадость… эта ваша заливная рыба, — пробормотала я. «В такую бездну страх я зашвырнул…» — Я заору, — предупредила его.
— А я выстрелю, — усмехнулся он, и я ни на минуту не засомневалась, что он это сделает.
— Хорошо, но фотографии у меня дома.
— Пошли, — коротко приказал он.
Я обернулась. Из фойе консерватории вылетел Пенс. Наверное, Ларчик больше не мог его сдерживать. Он несся на Воробьевского, как древний рыцарь на нечестивого сарацина. Я даже замерла в восхищении!
— Сашка!
Зря только он закричал. Я понимаю, нервы у него сдали. Но последнее было ужасно.
Воробьевский развернулся, и теперь дуло револьвера смотрело на Пенса, при этом гад Воробьевский схватил меня за шею, прикрываясь мной.
— Пенс, остановись! — заорала я.
Наше представление уже собрало достаточное количество зевак. Только проку от них не было совершенно.
Одна тетка, правда, издала тихий вопль про милицию, но он как-то растаял в тумане.
Пенс продолжал нестись на Воробьевского, игнорируя мой револьвер, отчего мне было глубоко не по себе.
Выстрел заставил меня закрыть глаза от ужаса.
— Сережка, — простонала я. — За-чем?
Но, к собственному удивлению, вдруг обнаружила, что Воробьевский падает.
Я свободна?
Открыв глаза, увидела, что Пенс совершенно жив и более-менее здоров.
И еще я увидела фигурку девушки. Или подростка. В темноте, знаете ли, не разберешься!
Да и вообще — была ли «девочка»-то? На суде я вряд ли поручусь, что видела именно девушку.
В конце концов, если мне когда-нибудь придется встретиться с Таней Глухаревой, я в первую очередь скажу ей спасибо. Но я поняла, что Воробьевский был последним.
Потому что в наступившей тишине я отчетливо услышала это:
— Последний, — сказала Таня, уходя в ночь…
* * *
Когда мы пришли и я все еще не могла отделаться от мерзкого запаха пороха, телефон надрывался вовсю.
До этого я была спокойна. Но, сняв трубку и услышав мамин голос, почувствовала, что сейчас со мной точно случится истерика.
— Мам? Когда же ты приедешь? — только спросила я.
— Сашка, ты же большая девочка! А тут маленькая внучка, и Алиска с ней не управляется! С тобой-то ничего не случится, ты большая девочка!
Я стояла, прислонившись к стене, и по моим щекам ползли слезы.
Да, мама, со мной… никогда… ничего… не случается!
Я и правда большая…
