— Я говорю — кто меня раздевал? Одежду снимал — кто?
— Не имеет значения. Ты выспалась — и катись отсюда! Проваливай куда хочешь!
— Да, — кивнула Женька. — Именно так: куда хочу. А вот интересно знать, куда же это я хочу? Может быть, в прокуратуру? Или в милицию? Вы не знаете, — озабоченно спросила она у Лизы и даже потерла себе лоб, — не знаете, где принимают заявления об изнасиловании? И, кстати, какой у вас адрес? Я же должна указать…
— Что?! Указать мой адрес… упомянуть мой дом в заявлении в прокуратуру?! Да ты что себе позволяешь, шалава малолетняя?!!
— Потише, пожалуйста! — поморщилась Женька. — Не надо так орать, тем более что я себе еще ничего не позволяла. Пока. А вот что вы себе позволили? А? Ну что вы позволили себе со мной сделать? Девушка, юная, свежая, прекрасная, как тубероза, — и к тому же несовершеннолетняя, это мы пока заметим в скобках, хотя на суде столь пикантное обстоятельство обязательно пригодится, — просыпается в чужой постели, раздетая и — о! — она указала Лизе на бог весть откуда взявшийся синяк на предплечье — и избитая. По-моему, любой адвокат ухватится за это дело. Потому что для него это верный способ попасть на страницы газет. Но вы не расстраивайтесь. Вы туда тоже попадете.
— Я?! Куда?
— Ну куда. Да и туда, и туда. И в газеты, и в прокуратуру. Я же про вас обязательно рассказывать буду. Как о престарелой содержательнице притона.
Неизвестно, что больше резануло Лизу — неблагодарность этой девки или упоминание о прокуратуре, а может быть, небрежно брошенное слово «престарелая», но она кинулась к Женьке и вцепилась ей в волосы. Дернула раз, другой, намереваясь стащить нахалку с дивана и пинками спустить вниз по лестнице, однако молодость взяла верх: изловчившись, Женька укусила женщине руку чуть повыше локтя. Охнув, Лиза отступила.
— Зина! — крикнула она пронзительным голосом, морщась и тряся рукой.
Дверь снова открылась. В нее заглянула озабоченная домработница: пожилая женщина в синем форменном платье и надетом поверх него клетчатом фартуке с оборками.
— Зина, сейчас же позвони «ноль-два». Скажи, что к нам в дом прокралась воровка и проститутка. Пусть они ее задержат, а какие ты будешь давать им показания, я тебе расскажу.
— Не торопитесь, — презрительно бросила Женька, поднимаясь с дивана. На ней были только трусики и бюстгальтер, но она не спешила прикрыться, с мстительной жестокостью давая обеим женщинам рассмотреть свое сильное, юное тело. — Я ухожу. Нужны вы мне… дуры тупоголовые.
Одевалась она тоже неторопливо, нарочно медленно вытягивая длинную ногу, оглаживая себя по бокам, груди, звонко шлепая по гладкому животу. Это был вызов, и обе невольные зрительницы это очень хорошо почувствовали.
— Пока, дамочки! — Женька, наконец, была готова к выходу. — Где тут у вас выход?
— Зина, проводи эту тварь, — прошипела Лиза, буквально прожигая девушку ненавидящим взглядом. — Проводи до самых дверей. И обязательно проследи, чтобы она по дороге что-нибудь не стащила.
* * *
Как бы вы ни храбрились, стараясь не показывать своей слабости перед неприятными вам людьми, чувство мнимой самоуверенности очень быстро покидает экспансивные натуры, стоит им только оказаться вне пределов людской видимости. Квартиру, откуда ее выставили, Женька покинула с высоко поднятой головой, а из подъезда на улицу выходила уже растерянная, одинокая девушка без друзей, без денег, без документов и совершенно не представляя, куда ей идти.
Она добрела до сиротливо стоящей во дворе детской карусели, покрытой наледью и усыпанной последней осенней трухой. Села в маленькое красное креслице и поехала, перебирая ногами по мерзлой земле. Сердце в груди было таким же замерзшим и скрипящим, как эта карусель. Вокруг спешили люди. Живя в Москве, особенно остро ощущаешь, сколько их все-таки на свете — людей… И насколько все они чужие друг другу, равнодушные именно к тебе, как больно толкаются плечами, проходя мимо, тем более когда ты так одинок… «Ведь я живу среди людей, — думала Женька, — и сама я тоже пусть непутевый, но все-таки человек… Почему же меня столько времени не покидает чувство, что я позабыта, позаброшена, и никому, совершенно никому не нужна? Одинокая в толпе».
«Ну что за жизнь такая! — продолжали брести за Женькой скучные, тягучие мысли. — Все одна да одна, никому толком и не нужна — помрешь, никто и не заплачет!» Она чувствовала, что ее душевные силы слабеют. Воспоминание об оскорблениях, которых она ни с того ни с сего наслушалась от мегеры в халате (она даже не знала, кто это такая!), отворило в Женьке последние шлюзы, она опустила голову и частые слезы закапали на грязные джинсы. Она не понимала, за что ее так наказывает Бог или другие какие-то высшие силы, в существовании которых Женька не сомневалась. А простое и единственно верное соображение о том, что виной всему ее юношеский максимализм, так и не пришло в голову. «Чужая… Чужая… Чужая… Всем-всем чужая…», — стучало у нее в висках. И отчаяние сжимало горло.
«Помогите мне, полюбите меня, я так одинока!» — кричала Женькина душа. Она не могла выразить этого словами, натура девушки вообще не была склонна передавать словами свое эмоциональное состояние. Но внимательный человек, присмотревшись к сгорбленной от холода фигурке худенькой девушки на детской карусели, обязательно прочитал бы этот призыв о помощи.
* * *
Темно-синее «Вольво» притормозило у подъезда. Насвистывая мотивчик, по неизвестной причине привязавшийся к нему с самого утра, и легко перескакивая через подернутые инеем лужи, Алексей направился было к дому — и вдруг замер, заметив во дворе странно знакомый свитер. Собственно, его внимание привлек не столько сам свитер, сколько то, что на этот свитер ничего не было наброшено сверху — это сейчас-то, в конце ноября! Один раз, и не далее чем вчера Алексею уже пришлось удивляться по схожему поводу. Приглядевшись повнимательнее, молодой человек понял, что и сейчас повод был тот же самый: эту стройную девушку с двумя змейками спускавшихся по спине косичек он бы узнал где угодно.
«Черт, неужели Лиза все-таки выставила девчонку?!» — с досадой подумал он. Постоял и решительно направился к карусели. Заслышав его шаги, Женька подняла голову. Посмотрела — отвернулась. Помедлив, глянула снова. Нахмурилась. Захлопала ресницами. Закусила губу…
Она могла бы поклясться, что видит человека, который так уверенно приближался к ней, в первый раз в жизни. Но… странное, новое, доселе неизведанно и неожиданно щекотно-сладостное чувство овладело ею. Женьке показалось, что этот симпатичный светловолосый парень с такими славными ямочками на щеках один раз уже входил в ее жизнь. Она понятия не имела, когда и каким образом это могло случиться, да еще так, что не оставило в ее памяти сколько-нибудь отчетливого воспоминания! Но… Глядя на Алексея, она физически почувствовала, что однажды уже обнимала эту крепкую шею, укладывала голову ему на грудь, а губы его шептали ей на ухо что-то доброе, ласковое, успокаивающее. Это были слова, которых она не слышала давно, очень давно… Да полно, были ли они?!
