— Что взвесить? — глупо переспросила я.
Станислав Сергеевич снисходительно улыбнулся.
— Стоит ли вам совать нос в это дело, — резко проговорил он.
— Мной руководит далеко не праздный интерес… — намекнула я на то, что невольно присутствовала на месте преступления.
— Саша мне сказал… — выпустил струю дыма вверх Белкин, — и все-таки мой долг — вас предупредить.
— Спасибо, конечно, — заулыбалась я, — но то обстоятельство, что я здесь, уже свидетельствует о взвешенности всех «за» и «против» в пользу «за», — убедительно сказала я.
— Похвально, — осклабился Белкин, — вижу, вы не из пугливых. Я все это время работал с братом. Поверьте, бизнес у него чистый. Он был порядочным человеком.
— Но все-таки кому-то ваш брат перешел дорогу, — возразила я.
— Ему предлагали продать завод за хорошие деньги, но он отказался, — размеренно произнес Белкин.
— Кто предлагал? — заинтересовалась я.
— Некоторые не совсем порядочные люди, назовем их так, — затянулся сигаретой Белкин.
— Мафия? — уточнила я.
— Это слово давно вышло из моды, — брезгливо поморщился Станислав.
— Я не слежу за модой на слова, — парировала я, — главное, чтобы слово верно обозначало суть предмета.
— Да, у вас есть зубы, — одобрительно усмехнулся Белкин, — вы мне нравитесь.
— Поэтому вы и решили поговорить со мной? — проницательно взглянула я на моего собеседника.
— Не только, — уклончиво ответил он, — так на чем мы остановились? Что-то я сегодня рассеянный…
«Неудивительно», — сострадательно подумала я. — На нехороших людях. Откуда у вас эта информация?
Белкин посмотрел на меня так, как смотрят родители на свое любознательное дитя, которое доросло до того, чтобы подвергать сомнению их собственную компетентность и суждения, — со снисходительной усмешкой.
— Я же вам сказал, что с давних пор работал с братом, причем занимал и по сей день занимаю в фирме солидный пост… — в голосе и лице Белкина я не обнаружила ни капельки самодовольства или рисовки. Он произнес эту реплику с достоинством знающего себе цену человека, привыкшего к своему положению чуть ли не с рождения.
«Да, — подумала я, — аристократизм — качество врожденное». Я не стала вдаваться в подробности: сколько лет понадобилось Станиславу Сергеевичу, чтобы освоиться со своим «солидным постом» и капиталами.
— В этом я не сомневаюсь, — без тени иронии сказала я.
— Нам поступило предложение продать предприятие, вернее, контрольный пакет акций. Аркадий, конечно, отказался.
— Вы сказали — нам. Поступило… Это что, у бизнесменов такой жаргон, или вы выражаетесь безлично в целях предосторожности? Если вы, занимая в компании важную должность, имели информацию об этом предложении, то наверняка знали, от кого оно поступило. Или я не права?
Может, я действовала излишне решительно и даже резко, но лишь потому, что считала неуместным в подобном случае изъясняться экивоками и уклончиво-размытыми фразами. Станислав Сергеевич отреагировал на мой самоуверенный тон взглядом, в котором было неодобрение и восхищение одновременно. Он понимал, что со мной есть смысл говорить начистоту или не говорить вовсе.
— Контрольный пакет, как я поняла, принадлежал вашему брату, у вас…
— У меня шестнадцать процентов акций, — подхватил Белкин, — это, поверьте, не много, но и не мало, — с лукавой улыбкой добавил он, но тут же нахмурился.
— Кому переходит контрольный пакет?
— Людмиле. Но она, конечно, не станет забивать себе голову металлоконструкциями, — невесело усмехнулся Белкин.
— Может, продаст или подарит его вам? — сделала я предположение, всю ироничность которого сама оценила только тогда, когда заметила на губах Белкина саркастически-недоверчивую усмешку.
— Об этом рано пока говорить, — в своей деликатно-уклончивой манере ответил Станислав Сергеевич и, затушив сигарету в пепельнице, тут же сунул в рот другую.
«Интересный вопрос, — размышляла я по поводу сомнительных реалий-баналий человеческой нравственности. — Что же это получается, деликатность заключена в уклончивости, в нежелании говорить прямо, в намерении оперировать полунамеками, туманными фразами, многозначительными взглядами, эффектными вздохами? Одним словом, в преднамеренной лжи на благо избалованной вниманием психологов и психотерапевтов, раньше времени одряхлевшей человеческой души? А нельзя ли это как-то исправить? Мое существо протестовало против этой зловредно-оскорбительной привычки. Или целесообразней все-таки что-то утаивать от жадного взгляда окружающих? Вот ведь противоречие!»
Дымная пауза, в течение которой наши сигареты вели свой безмолвный расслабленный диалог, а комната все больше и больше напоминала курильницу храма Деликатного Молчания, казалось, не думала подходить к концу.
— Сколько у вас акционеров? — прервала я томительную тишину, окутанную едким туманом.
— Пять, — лаконично ответил Белкин и снова затянулся.
— Значит, кроме вас и Аркадия Сергеевича еще трое, — подытожила я, краем глаза заметив, как при имени брата потемнело и приняло страдальческое выражение лицо Станислава Сергеевича.
— Вы, наверное, хотите знать, кто они, — пронизал меня пытливым взглядом Белкин.
— Хотела бы, — задорно ответила я.
Белкин понимающе улыбнулся.
— Марусев, Авдеев и Воротников. Марусева вы видели, он работает коммерческим директором, Авдеев Михаил Яковлевич возглавляет финансы, Воротников в управлении фирмой участия не принимает, а просто получает дивиденды. Ходят упорные слухи, что он намеревается продать свои акции.
— И сколько их у него, если не секрет?
Взгляд Белкина выразил неудовольствие.
— Пусть вас не смущает моя дотошность. В таком деле любая мелочь важна и может оказаться решающей.
Станислав Сергеевич недоверчиво качнул своей почти седой головой, но ответил:
— Десять процентов.
— Ну, это немного, — почему-то успокоилась я, как-будто речь шла о моем собственном возможном убытке в случае продажи Воротниковым акций.
Мой свидетельствующий об облегчении тон не остался незамеченным Белкиным. Он насмешливо, но без всякой неприязни посмотрел на меня.
— А у Марусева сколько? — не унималась я.
— Тоже десять.
— Неплохо для его возраста. А какова ваша позиция в этом вопросе?
— То есть? — вопросительно взглянул на меня Белкин.
— Как вы думаете поступить с акциями вашего брата? — нахально поинтересовалась я.
Повисла напряженная пауза, имевшая, как мне показалось, целью сбить с меня апломб и вернуть на стезю проклятой деликатности, которая просто жить не может без осторожности.
